Гоголь предлагает целую галерею образов русских помещиков. В каждом характере автор находит что-то типичное и особенное.
В целом, образы помещиков в поэме «Мертвые души» передают черты тех, кто заполнил Россию и не дает ей идти путем развития.
Манилов
У первого помещика нет имени, только фамилия - Манилов. Помещик попытался создать в российской глубинке подобие заграницы, но его желания остались намеком на архитектуру изысканности и продуманности настоящих мастеров. Суть характера – пустая праздность. Манилов погружен в мечты, строит неосуществимые проекты. Он создает подземные ходы, высокие башни, красивые мосты. В это время вокруг все ветшает и рушится. Крестьяне нищают, в барском доме пустуют комнаты, приходит в негодность мебель. Помещик живет без забот и труда. Внешне в поместье все идет своим чередом, от бездействия ничего не меняется, но все не вечно и от лени ничего не может появиться. Манилов – не единичен. Таких помещиков можно встретить в любом городе. Первое впечатление – приятный человек, но почти сразу с ним становится скучно и невыносимо. Понятие «маниловщина» стало бытовать после выхода поэмы. Таким словом объясняли праздный бессмысленный образ жизни, без цели и реальных действий. Такие помещики жили мечтаниями. Они поглощали то, что досталось в наследство, тратили труды крестьян, перешедших к ним. Господ не интересовало хозяйство. Они считали, что живут богатой внутренней силой ума, но лень поглощала их разум, и они постепенно отходили от настоящего дела, душа мертвела. Наверно, этим можно объяснить, почему классик выбрал Манилова первым образом. «Мертвая» душа живого человека стоит меньше тех, кто прожил свою жизнь в труде, даже после смерти полезен таким, как Манилов. Они могут «подольстить» с их помощью подлецам Чичиковым.
Коробочка
Следующим выбран классиком женский характер. Помещица Коробочка. Это дубинноголовая женщина, торгующая всем, что имеет. Помещица имеет имя Настасья Петровна. Чувствуется какое-то сходство с русскими сказками, но именно в имени типичность характера для русской глубинки. «Говорящая» фамилия опять обыгрывается Гоголем. Все в поместье прячется в коробочку, копится. Помещица укладывает деньги в мешочки. Сколько их? Невозможно представить. А вот для чего они, с какой целью идет накопление, для кого? Ответа никто не даст. Накопление с целью накопления. Страшно то, что для Настасьи Петровны все равно, чем торговать: живыми душами (крепостными девками), мертвыми людьми, пенькой или медом. Женщина, которая создана Богом для продолжения рода человеческого, нашла свою цель в продаже, очерствела и стала безразличной и равнодушной ко всему кроме денег. Для нее главное – не продешевить. Автор сравнивает образ с роем мух, которые слетаются на грязь, чтобы поживиться. Опасно еще и то, что они быстро плодятся. Сколько таких Коробочек в стране? Все больше и больше.
Ноздрев
Пьяница, игрок и драчун Ноздрев – следующий персонаж. Сущность его характера – подлость. Он готов «нагадить» любому, без разбора, смысла. Ноздрев не ставит перед собой определенных целей. Он беспорядочен, не собран и развязно нагл. Все вокруг помещика такое же: в конюшне кони и козел, в доме – волчонок. Он готов играть в шашки на мертвых, продает и меняет. В характере нет чести и честности, только ложь и обман. Общение с Ноздревым чаще завершается дракой, но это, если человек слабее. Сильные, наоборот, избивают помещика. Помещика не изменила любовь. Наверное, ее и не было. Жаль жену смутьяна. Она быстро умерла, оставив двух детей, которыми не интересуется. У детей есть нянька, по описанию она «смазлива», ей Ноздрев привозит с ярмарки подарки. Автор намекает на отношения между помещиком и нянькой, так как на бескорыстие и уважение от него вряд ли можно рассчитывать. О псах буян проявляет больше заботы, чем о своих близких. Гоголь предупреждает читателя, что Ноздревы долго не выведутся с Руси. Хорошо только то, что у Ноздрева хитрый Чичиков не смог купить мертвых душ.
Собакевич
Помещик – кулак, медведь, камень. Имя помещик не может быть другим – Михайло Семеныч. Все в породе Собакевича крепкие: отец был настоящим богатырем. Он один ходил на медведя. Интересно, что классик дает описание жены – Феодулии Ивановны, но ничего не говорит о детях. Как будто тут не о чем рассуждать. Дети есть, они такие же крепкие, как все в породе помещика. Вероятно, живут самостоятельно где-то отдельно от отца. Становится понятно, что в их имениях все схоже. Еще одна интересная деталь - барин никогда не болел. Собакевич при первом восприятии несколько другой, чем предыдущие персонажи. Но постепенно понимаешь, в нем так же нет души. Она очерствела и умерла. Осталась неуклюжесть и мертвая хватка. Он поднимает на товар цену, даже не задумываясь о сути предмета продажи. Грубый хозяин властвует в поместье. Он ни в ком не видит хорошего, все мошенники и обманщики. Ирония сквозит в словах классика, когда Собакевич находит в городе одного порядочного человека и называет его свиньей. На деле сам Собакевич именно такой, каким представляет людей. Он обретает рысь, когда начинается торговля, и успокаивается, когда товар выгодно продан.
Плюшкин
Образ этого помещика можно считать шедевром гениального автора. К чему приведет бесхозяйственность Манилова? Что станет с Коробочкой, увлеченной накопительством? Как будет жить спившийся буян Ноздрев? Все характеры нашли свое отражение в Плюшкине. Даже внешне совершенно несопоставимый с ним Собакевич живет в герое. Можно представить, с чего начиналось опустошение души Плюшкина, - с бережливости. Один помещик пошлее и «страшнее» другого, но Плюшкин – это итог. Жизнь его – череда бессмысленных дней, даже чахнущий над златом сказочный Кощей не вызывает такого отвращения, как пока еще живой человек. Плюшкин не понимает, для чего ему весь тот хлам, который он собирает, но отказаться от такого занятия уже не может. Особые чувства вызывают страницы, где описывают встречи помещика с дочерью и ее детьми. Дед разрешает посидеть внукам на коленях, поиграть пуговицей. Духовная смерть героя налицо. Отец не испытывает привязанности к близким. Он скуп и жаден настолько, что даже себя морит голодом. Черствый кулич, грязный напиток, куча хлама на фоне огромных куч гниющего зерна, полных закромов муки, испорченных рулонов сукна. Абсурд реальности и распад личности – трагичность русской жизни.
Крепостное право приводит к потере человечности в русских помещиках. Страшно осознавать, насколько мертвы их души. Умершие крестьяне выглядят живее. Образы помещиков один за другим предстают перед читателями. Их пошлость, распущенность пугает. Происходит вырождение дворянства и процветание пороков.
Мацапура В. И. д.ф.н., проф. Полтавского гос. пед. ун-та - г. Полтава (Украина) / 2009
Гоголь относится к тем творцам, которых интересовали мелочи и для которых они были художественно значимы. В седьмой главе «Мертвых душ» он упоминает о судьбе непризнанного писателя, который дерзнул «вызвать наружу <...> всю страшную, потрясающую тину мелочей (курсив мой — В. М.), опутавших нашу жизнь» (VI, 134). В данном и во многих других случаях под словом «мелочи» подразумеваются детали. Подобное словоупотребление не было случайным, ведь слово «деталь» в переводе с французского языка означает «подробность», «мелочь».
Гоголевские детали, как правило, яркие и запоминающиеся. Детализация изображаемого - одна из характерных особенностей стиля писателя. Однако в целом о роли подробностей и мелочей в поэме Гоголя написано не так уж много. Их значение в художественной структуре гоголевской поэмы одним из первых подчеркнул Андрей Белый. Исследователь считал, что «анализировать сюжет „Мертвых душ“ - значит: минуя фикцию фабулы, ощупывать мелочи, в себя вобравшие: и фабулу, и сюжет...» .
Интерес к гоголевской детали, в частности к предметному миру его произведений, нашел отражение работах В. Б. Шкловского, А. П. Чудакова, М. Я. Вайскопфа, Е. С. Добина, А. Б. Есина, Ю. В. Манна и других исследователей. Однако проблема изучения роли деталей в творчестве писателя далеко не исчерпана. Сосредоточим внимание на таких деталях, которые проходят через весь текст первого тома поэмы и имеют лейтмотивный характер, в частности, на мелочах, связанных с образом Чичикова, случайных персонажей, а также с мотивами еды, питья и карточной игры.
Писатель умышленно стремился к тому, чтобы детали текста запомнились читателю. Он прибегал к повторам, упоминая о той или иной детали в разных вариациях. Четкая маркировка героев соединяется в гоголевской поэме с детальным описанием внешности и интерьера. И это не случайно, ведь «язык искусства, - язык детали» . Каждый из образов, играющих заметную роль в сюжете поэмы, раскрывается при помощи целой системы характеристических деталей. Гоголь сознавался в «Авторской исповеди», что мог угадывать человека только тогда, когда представлял «самые мельчайшие подробности его внешности» (VIII, 446). Так, детали портрета Чичикова указывают на черты усредненности и неопределенности в его характере («не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, ни слишком тонок...») (VI, 7). Рассматривая роль приема фикции в поэме Гоголя «Мертвые души», Андрей Белый справедливо указывает, что определения «несколько», «ни много, ни мало», «до некоторой степени» не определяют, а явление Чичикова в первой главе - «эпиталама безличию <...> явление круглого общего места, спрятанного в бричку» . Это «общее место» означено в поэме деталями. Так, повторяющаяся деталь внешности героя - «фрак брусничного цвета с искрой» - напоминает о его желании выделиться, быть замеченным, что соответствует его «наполеоновским» планам. В костюме Чичикова обращают на себя внимание такие детали, как «белые воротнички», «щегольской лаковый полусапожек, застегнутый на перламутровые пуговицы», «синий галстук», «новомодные манишки», «бархатный жилет». Мозаика портрета героя складывается постепенно и состоит из отдельных мелочей. О его духовных запросах и интересах сказано вскользь, мимоходом и не так детально, как описана, например, поглощаемая им еда или то, как он мылся мокрой губкой, тер мылом щеки, «вспрыскивал» себя одеколоном, менял белье и т. д. В конце седьмой главы изрядно выпивший Чичиков, который «перечокался со всеми», неожиданно начинает читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте" (VI, 152-153), имеется ввиду стихотворение В. И. Туманского «Вертер и Шарлотта (за час перед смертью)», опубликованное в 1819 году в журнале «Благонамеренный» . В десятой главе поэмы упоминается о том, что Чичиков «прочитал даже какой-то том герцогини Лаварьер» (VI, 211). Однако подробности, указывающие на его духовные интересы, единичны. Они не имеют системного характера и, возможно, связаны с планами Гоголя облагородить своих героев во втором томе поэмы.
Чичикова невозможно представить без его крепостных - кучера Селифана и лакея Петрушки, а также без брички, тройки лошадей и шкатулки - «небольшого ларчика красного дерева с штучными выкладками из карельской березы».
В отличие от балаганного Петрушки, русского шута в красном кафтане и красном колпаке, гоголевский Петрушка одет в широкий коричневый сюртук «с барского плеча». Автор акцентирует внимание на таких особенностях внешности героя, как «крупный нос и губы», а также на его страсти к чтению как процессу, на его умении спать, не раздеваясь, и носить свой «особенный воздух», запах, «отзывавшийся несколько жилым покоем». Пара слуг героя обрисована по принципу контраста. Молчаливому Петрушке, делающему все автоматически, противостоит разговорчивый Селифан, который любит выпить. В его уста автор вкладывает пространные высказывания, адресованные своим лошадям.
В детальном описании тройки Чичикова Гоголь активно использует приемы персонификации и антропоморфизма, в частности, наделяет животных человеческими качествами. Так, читатель узнает, что чубарый пристяжной конь «был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, <...> трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое им от этого удовольствие» (VI, 40). В речах и оценках «словоохотливого» Селифана, читающего наставления лошадям, гнедой - «почтенный конь» и Заседатель - «хороший конь», а чубарый - «панталонник <...> немецкий», «дурак», «невежа», «варвар» и «Бонапарт <...> проклятый». В третьей главе поэмы гнедой и Заседатель - «любезные» и «почтенные», а чубарый - «ворона». Небезынтересно, что Гоголь задолго до Л. Н. Толстого, запечатлевшего «мысли» лошади в рассказе «Холстомер», знакомит читателя с «мыслями» своего чубарого: «Вишь ты, как разнесло его! - думал он сам про себя, несколько припрядывая ушами. - Небось знает, где бить! Не хлыснет прямо по спине, а так и выбирает место, где поживее» (VI, 59).
Образ-вещь - шкатулка Чичикова - также играет важную роль в раскрытии характера героя, поскольку непосредственно связана с его тайной и планами обогащения. Чичиков не прост, его «тайна», как второе дно, раскрывается не сразу, а в конце первого тома романа. «Ларчик красного дерева» также имеет второе дно. Символический характер данного предмета становится очевиден в эпизодах пребывания Чичикова у Коробочки. «Шкатулка - и символ, и реальный предмет, - подчеркивает Андрей Белый, - она план приобретения, таимый в футляре души...» . Шкатулка Чичикова описана автором во всех деталях. Она многоярусна, в верхнем, вынимающемся ящике, - мыльница, «перегородки для бритв», «закоулки для песочницы и чернильницы», «лодочки для перьев, сургучей», а под ними - пространство для бумаг и «маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки» (VI, 56). Абрам Терц замечает, что чудо-шкатулка Чичикова, составляющая главный предмет его багажа и обожания «напоминает волшебный ящик в сказке, куда без труда укладывается целое войско, а то и все обширное царство-государство странствующего царевича» . В седьмой главе поэмы Чичиков просыпается с мыслью о том, что «у него теперь без малого четыреста душ». Он просматривает записки помещиков с именами и прозвищами выкупленных мужиков и приходит в умиление: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! Что вы, сердечные проделывали на веку своем? Как перебивались?» (VI, 136). Мертвые мужики предстают здесь как живые, а в патетических описаниях Петра Савельева Неурожай-Корыто, Степана Пробки, Максима Телятникова голос автора и голос героя сливаются воедино.
Объектом фокализации в гоголевской поэме неоднократно становятся еда и напитки. Художественная детализация еды является одним из лейтмотивов гоголевской поэмы. Начиная с первых страниц, в «Мертвых душах» детально описывается, что ели и пили персонажи произведения. Так, уже в первой главе поэмы читатель узнает, какие блюда обычно подавали в трактирах: «щи с слоеным пирожком <...>, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый» и т. д. (VI, 9). В этих и других описаниях сказалось, очевидно, не только влияние античных авторов, но и И. П. Котляревского, который в своей «Энеиде» дает длинные каталоги яств и напитков, поглощаемых героями.
В четвертой главе поэмы, размышляя о «господах средней руки» и об их желудках, автор описывает, что они ели в трактирах: «на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них между зубами, заедаемая расстегаем и кулебякой с сомовьим плесом...» (VI, 61). К таким господам принадлежит и Чичиков, который, остановившись в трактире, заказывает себе поросенка с хреном и со сметаною.
Приемом пищи, как правило, начинается или завершается операция Чичикова по покупке мертвых душ. Например, у бесхозяйственного Манилова все «просто, по русскому обычаю, щи, но от чистого сердца» (VI, 30). Гораздо богаче обед у Коробочки, которая предложила гостю «грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с луком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками» (VI, 56-57). Перечень блюд в данном случае свидетельствует о хозяйственности и изобретательности помещицы. Во время чаепития у Коробочки Чичиков сам вливает «фруктовую» в чашку с чаем. Это не случайная сюжетная деталь. Она свидетельствует о том, что герой решил не церемониться с хозяйкой.
Примечательно, что в разговоре с Коробочкой детализируется мотив пьянства. Хозяйственная помещица жалуется на то, что у нее «сгорел» кузнец: «Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь...» (VI, 51). Автор никак не комментирует данный эпизод, но он красноречиво свидетельствует о том, как пили крепостные. Гоголь мастерски передает интонацию речи выпившего Селифана, которого угостили дворовые люди Манилова. В ответ на обвинения Чичикова («Ты пьян как сапожник!») кучер произносит монолог, замедленный и алогичный: «Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить» (VI, 43). То, что Селифан «подгулял», имело свои последствия: он сбился с дороги, бричка опрокинулась, Чичиков «шлепнулся» в грязь, а в итоге в поэме появился неожиданный поворот в развитии действия - путники попали к Коробочке.
В гоголевской поэме пьют и крепостные, и помещики, и чиновники. Ярким доказательством этому является обед у полицеймейстера в седьмой главе поэмы, когда пили «за здоровье нового херсонского помещика», за переселение его крепостных, за здоровье будущей жены и т. д. Автор во всех деталях описывает атмосферу мужской пьянки с многократным «чоканьем», разговорами «обо всем», когда спорили и кричали о политике, о военном деле и даже излагали «вольные мысли». Это единственный эпизод в поэме, в котором Гоголь изображает пьяного Чичикова. Психологически он мотивирован. Совершив «купчую» в гражданской палате, он расслабился и вышел из роли. Херсонские деревни и капиталы причудились ему реальностью. Автор смеется над героем, который «заснул решительно херсонским помещиком». Со всеми подробностями описана процедура раздевания Чичикова, реакция Селифана на бред хозяина, на его приказания «собрать всех вновь переселившихся мужиков, чтобы сделать всем лично поголовную перекличку» (VI, 152). Весь этот эпизод пронизан юмором и комизмом. Гоголь умышленно не называет место, куда пошли слуга и кучер после того, как уснул их барин, но детали его описания красноречиво свидетельствуют о том, что это был трактир. «Что делали там Петрушка с Селифаном, бог их ведает, но вышли они оттуда через час, взявшись за руки, сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и предостерегая взаимно от всяких углов. Рука в руку, не выпуская друг друга, они целые четверть часа взбирались на лестницу» (VI, 153). До Гоголя никто в русской литературе не описывал так подробно процесс пьянства и его результаты.
Характеристическую функцию выполняют подробности угощения, предложенного Ноздревым. Описывая обед в его доме, автор подчеркивает, что блюда не играли большой роли в жизни данного персонажа («кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось»), зато дает длинный перечень напитков, которые Ноздрев предлагает гостю. «...Еще не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна...» (VI, 75), потом принесли бутылку мадеры, которую «заправляли» ромом, «а иной раз вливали туда и царской водки», затем последовал «бургуньон и шампиньон вместе», рябиновка, бальзам и т. д. Все детали данного перечня говорят о пристрастии Ноздрева к спиртным напиткам. У героя своя шкала ценностей, а предметом его хвастовства является не только карточная игра, но и то, что и в каких количествах он пил. «Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!», - хвастается Ноздрев Чичикову (VI, 65).
Застолье у Собакевича, наоборот, свидетельствует о том, что именно еда является главным удовольствием и смыслом его жизни. По обилию блюд, по отношению к ним героя обед у Собакевича напоминает обед у Петра Петровича Петуха во втором томе «Мертвых душ». Описывая «закуску», предшествовавшую обеду, автор подчеркивает, что гость и хозяин «выпили как следует по рюмке водки» и закусили так, «как закусывает вся пространная Россия по городам и деревням», то есть рюмка водки заедалась «всякими соленостями и иными возбуждающими благодатями» (VI, 97). После закуски герои последовали в столовую, и здесь в фокусе авторского внимания оказывается не столько количество и качество блюд, сколько то, как ест герой и как он расхваливает достоинства своей домашней кухни, предпочитая ее французским и немецким выдумкам. Так, похвалив щи и съев «огромный кусок няни», хозяин предлагает гостю: «Возьмите барана, <...> - это бараний бок с кашей! Это не те фрикасе, что делаются на барских кухнях из баранины, какая суток по четыре на рынке валяется! <...> он опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел все, обгрыз, обсосал, до последней косточки» (VI, 91-92). После бараньего бока были ватрушки «больше тарелки», «индюк ростом с теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем» (VI, 99-100). В описании обеда у Собакевича Гоголь активно использует прием гиперболизации, а также детализации, которая кажется излишней. Однако множество подробностей свидетельствует о том, что своя «куча» есть и у Собакевича - это куча еды, разнообразных блюд, каждое из которых отличается большими размерами.
Пристрастие Собакевича к еде акцентируется и в других эпизодах романа, например, на обеде у полицеймейстера, на котором гости, приступив к еде, «стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр» (VI, 150). На этом фоне автор крупным планом изображает Собакевича, обращая внимание читателя на то, как он еще до начала обеда «наметил» осетра, лежащего в стороне на большом блюде, как «пристроился к осетру» и как «в четверть часа с небольшим доехал его всего». А когда полицеймейстер вспомнил об осетре и увидел, что от него остался только хвост, Собакевич «пришипился», как будто и не он его съел, «и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкой в какую-то сушеную маленькую рыбку» (VI, 150-151). В деталях данного эпизода, в частности в поведении Собакевича, в реакции полицмейстера на это поведение, раскрывается не только комизм ситуации, но и характер персонажа.
Совсем иное отношение к еде демонстрирует Плюшкин. Медленное умирание его жизни сказывается не только в запустенье, царившем в его усадьбе, но и в отношении к еде. «Сухарь из кулича» и ликерчик, который еще покойница-жена делала, - это все, что он может предложить гостю. Однако даже такое странное поведение героя свидетельствует о том, что хозяин имения помнил о старинных русских обычаях, в частности о законе гостеприимства.
Художественная детализация как прием реализуется также в описаниях обстановки и хода карточной игры, которые по-своему важны в изображении помещичьего и чиновничьего быта в «Мертвых душах» Гоголя. На протяжении первого тома поэмы писатель неоднократно возвращается к мотиву карточной игры, которая расценивается как естественное и привычное занятие помещиков и чиновников в часы досуга. В первой главе поэмы автор знакомит читателя с тем, как играли в вист в доме губернатора. Вист относится к коммерческим играм. Ю. М. Лотман указывает, что в вист играли степенные и солидные люди . Присоединившись к «толстым», Чичиков оказался в отдельной комнате, где ему «всунули карту на вист». Играющие «сели за зеленый стол и уже не вставали до ужина. Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному. Хотя почтмейстер был очень речист, но и тот, взявши в руки карты, тот же час выразил на лице своем мыслящую физиономию...» (VI, 16). Автор не входит в детали игры, зато подробно описывает, что «приговаривали» играющие, ударяя картой по столу: «...Если была дама: „Пошла, старая попадья!“, если же король: „Пошел, тамбовский мужик!“» и т. д. (VI, 16). Измененные названия карт, которыми они «перекрестили» масти в своем обществе - «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух! «пичура!» и т. д., подчеркивают провинциальный характер чиновничьего быта, а обилие восклицательных знаков передает накал страстей во время игры.
Примечательно, что знакомство Чичикова с Ноздревым происходит во время карточной игры у полицеймейстера, «где с трех часов после обеда засели в вист и играли до двух часов ночи». То, что Ноздрев - заядлый картежник и плут, выяснится позже, но уже в первой главе поэмы появляются настораживающие подробности, характеризующие его как игрока. Несмотря на то, что он со всеми был на «ты», «когда сели играть в большую игру, полицеймейстер и прокурор чрезвычайно внимательно рассматривали его взятки и следили почти за всякою картою, с которой он ходил» (VI, 17).
Как азартный игрок, Ноздрев раскрывается в нескольких эпизодах четвертой главы поэмы. Встретившись с Чичиковым в трактире, он сообщает, что «продулся в пух»: «Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал. <...> Не только убухал четырех рысаков - просто все спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов...» (VI, 64). Ноздрев играет в азартные игры и надеется на случай. Свои неудачи он тоже объясняет волей случая: «Не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать весь банк» (VI, 64). Речь данного персонажа пестрит картежной терминологией: «играть дублетом», «в фортунку кутнул», «и в гальбик, и в банчишку, и во все что хочешь». В авторских характеристиках картежного шулера подчеркивается, что он «спорил и заводил сумятицу за зеленым столом <...>. В картишки <...> играл он не совсем безгрешно и чисто...» (VI, 70). Одним из доказательств шулерских махинаций героя является описание того, как он на протяжении четырех дней не выходил из комнаты, занимаясь «делом», требующим большой внимательности. Дело это «состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной „талии“, но самой меткой, на которую можно было бы понадеяться как на вернейшего друга» (VI, 208). Ноздрев - игрок не только за карточным столом, но и в жизни, о чем свидетельствуют детали его поведения.
Есть в гоголевской поэме эпизод, в котором описание карточной игры выполняет психологическую функцию. Это эпизод, когда Чичиков после «разоблачения» Ноздрева, пробуя не думать о случившемся, «присел в вист», чтобы не думать о случившемся. Присутствующие обратили внимание на то, что Павел Иванович, «так тонко разумевший игру», играл плохо: «все пошло, как кривое колесо: два раза сходил он в чужую масть и, позабыв, что по третьей не бьют, размахнулся со всей руки и хватил сдуру свою же» (VI, 173). Плохая игра Чичикова - свидетельство его внутреннего состояния. Рассказчик замечает, что чувствовал он себя так, «будто прекрасно вычищенным сапогом вступил вдруг в грязную вонючую лужу» (VI, 173).
Поэма Гоголя поражает огромным количеством эпизодических персонажей, каждый из которых незабываемо индивидуален, потому что окружен деталями и подробностями. Однако при этом гоголевские эпизодические персонажи, как справедливо заметил А. Б. Есин, «не дают толчков к сюжетному действию, не помогают характеризовать главных героев <...>. Они существуют сами по себе, интересны для автора как самостоятельный объект изображения, а вовсе не в связи с той или иной функцией» . Например, описание въезда Чичикова в губернский город сопровождается упоминанием о двух русских мужиках, размышляющих о колесе и о том, доедет ли оно в Москву или Казань. В дальнейшем повествовании об этих мужиках не будет сказано ни слова. Случайно встретившийся Чичикову молодой человек также описан достаточно подробно: «...В белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушениями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом» (VI, 7). Детали данного описания могут говорить о моде того времени, «тульская булавка» - о месте, где она изготовлена, но при этом они не несут никакой психологической нагрузки, поскольку упомянутый «молодой человек» никогда уже не появится на страницах поэмы. Однако его появление «в кадре» мотивировано желанием автора воссоздать полноту жизни. Автор детально описывает образы слуг, чиновников, городских дам, реальных и умерших мужиков, создавая образ народа и нации, что соответствовало жанровой природе задуманного им произведения.
Детализация изображаемого - характерная особенность свойственной Гоголю манеры письма, которая нашла, пожалуй, наиболее яркое выражение в поэме «Мертвые души». Функции подробностей и мелочей в данном произведении разнообразны: это функции «торможения», «задержания» действия, функции конкретизации времени и места действия, создания фона, в том числе и исторического, функции психологической характеристики персонажей и т. д. Художественные детали у Гоголя, как правило, не единичны. Они объединены в систему и несут на себе значительную смысловую и идейно-художественную нагрузку.
В поэме «Мертвые души» Гоголь создал необычайную по размаху и широте картину современной ему России, изобразив ее во всем величии, но в то же время со всеми ее пороками. Он с такой силой сумел погрузить читателя в глубины душ своих героев, что произведение на протяжении многих лет не перестает производить потрясающее впечатление на читателей. В центре повествования поэмы - крепостническая Русь, страна, в которой вся земля с ее богатствами, ее народ принадлежали правящему дворянскому классу. Дворянство занимало привилегированное положение и несло ответственность за экономическое и культурное развитие государства. Представители этого сословия - помещики, «хозяева» жизни, владельцы крепостных душ.
Галерею образов помещиков открывает Манилов, усадьбу которого называют парадным фасадом помещичьей России. При первом знакомстве этот герой производит приятное впечатление культурного, деликатного человека. Но уже в этой беглой авторской характеристике нельзя не заметить иронию. В облике этого героя явственно проступает приторная слащавость, о чем говорит сравнение его глаз с сахаром. Далее становится ясно, что под приятно-обходительным обхождением с людьми скрывается пустая душа. В образе Манилова представлено множество людей, о которых, по словам Гоголя, можно сказать: «люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан ни в селе Селифан». Они живут в деревне, имеют склонность к изысканным, витиеватым оборотам речи, так как хотят казаться просвещенными и высокообразованными людьми, глядят на все спокойным взглядом, и, покуривая трубку, мечтают сделать что-нибудь хорошее, например, выстроить каменный мост через пруд и завести на нем лавки. Но все их мечтания бессмысленны и неосуществимы. Об этом говорит и описание усадьбы Манилова, которое является у Гоголя важнейшим приемом характеристики помещиков: по состоянию усадьбы можно судить о характере хозяина. Манилов хозяйством не занимается: все у него «шло как-то само собой»; и на всем отразилось его мечтательное бездействие, в описании пейзажа преобладает неопределенный, светло-серый цвет. Светские мероприятия Манилов посещает потому, что их посещают другие помещики. Так же обстоят дела и в семейной жизни и в доме. Супруги любят целоваться, дарить чехольчики на зубочистку, и не проявляют особой заботы о благоустройстве: в доме их всегда есть какой-нибудь недостаток, например, если вся мебель обита щегольской материей, обязательно найдутся два кресла, обтянутые парусиной.
Характер Манилова выражается в его речи и в том, как он ведет себя во время сделки с Чичиковым. Когда Чичиков предложил Манилову продать ему мертвые души, он растерялся. Но, даже понимая, что предложение гостя явно противоречит закону, он не смог отказать такому приятнейшему человеку, и лишь пустился в размышление о том, «не будет ли эта негоция не соответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?» Автор не скрывает иронии: человек, не знающий, сколько крестьян у него умерло, не умеющий наладить свое собственное хозяйство, проявляет заботу о политике. Фамилия Манилова соответствует его характеру и образована автором от диалектного слова «манила» - тот, кто манит, обещает и обманывает, льстивый угодник.
Иной тип помещицы предстает перед нами в образе Коробочки. В отличие от Манилова она хозяйственна и практична, знает цену «копейке». Описание ее деревни говорит о том, что она всех приучила к порядку. Сеть на фруктовых деревьях и чепец на чучеле подтверждают, что у хозяйки до всего доходят руки и ничего не пропадает в ее хозяйстве. Осматривая дом Коробочки, Чичиков обращает внимание, что обои в комнате старые, зеркала старинные. Но при всех индивидуальных особенностях она отличается такой же пошлостью и «мертводушием», как Манилов. Продавая Чичикову необычный товар, она боится продешевить. После торга с Коробочкой, Чичиков «был весь в поту, как в реке: все, что ни было на нем, начиная от рубашки до чулок, все было мокро». Хозяйка уморила его своей дубинноголовостью, бестолковостью, скупостью и желанием повременить с продажей необычного товара. «Авось понаедут купцы, да и применюсь к ценам», - говорит она Чичикову. На мертвые души она смотрит так же, как на сало, пеньку или мед, думая, что и они могут в хозяйстве понадобиться.
На большой дороге, в деревянном трактире встретил Чичиков Ноздрева - «исторического человека», с которым познакомился еще в городе. И именно в трактире чаще всего можно встретить таких людей, которых, по замечанию автора, на Руси немало. Говоря об одном герое, автор вместе с тем дает характеристику подобным ему людям. Ирония автора заключается в том, что в первой части фразы он характеризует ноздревых как «хороших и верных товарищей», а затем добавляет: «...и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы». Этот тип людей известен на Руси под именем «разбитного малого». С третьего раза они говорят знакомому «ты», на ярмарках покупают все, что в голову ни взбредет: хомутья, курительные свечи, жеребца, платье для няньки, табаку, пистолеты и т.д., бездумно и легко тратят деньги на кутежи и карточные игры, любят приврать и без всякой причины «подгадить» человеку. Источником его доходов, так же как и у других помещиков, служат крепостные крестьяне. Такие качества Ноздрева, как наглое вранье, хамское отношение к людям, нечестность, бездумье, отражаются в его отрывочной, быстрой речи, в том, что он постоянно перескакивает с одного предмета на другой, в его оскорбительных, бранных, циничных выражениях: «скотовод эдакой», «свинтус ты за это», «такая дрянь». Он постоянно ищет приключений и совсем не занимается хозяйством. Об этом говорит незаконченный ремонт в доме, пустые стойла, неисправная шарманка, проигранная бричка и жалкое положение его крепостных, из которых он выколачивает все, что возможно.
Ноздрев уступает место Собакевичу. Этот герой представляет тип помещиков, у которых все отличается добротностью и прочностью. Характер Собакевича помогает понять описание его усадьбы: несуразный дом, полновесные и толстые бревна, из которых построены конюшня, сарай и кухня, плотные избы мужиков, портреты в комнатах, на которых изображены «герои с толстыми ляжками и неслыханными усами», ореховое бюро на нелепых четырех ногах. Одним словом, все похоже на своего хозяина, которого автор сравнивает со «средней величины медведем», подчеркивая его животную сущность. При обрисовке образа Собакевича писатель широко использует прием гиперболизации, достаточно вспомнить его чудовищный аппетит. Помещики, подобные Собакевичу, - злобные и жестокие крепостники, никогда не упускавшие своей выгоды. «Душа у Собакевича, казалось, закрыта такою толстою скорлупой, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности», - говорит автор. Тело его стало неспособно к выражению душевных движений. В торге с Чичиковым обнаруживается главная черта характера Собакевича - его неудержимое стремление к наживе.
Завершает галерею лиц, с которыми заключает сделки Чичиков, помещик Плюшкин - «прореха на человечестве». Гоголь замечает, что такое явление редко встречается на Руси, где все любит скорее развернуться, нежели съежиться. Знакомству с этим героем предшествует пейзаж, детали которого раскрывают душу героя. Ветхие деревянные строения, темные старые бревна на избах, крыши, напоминающие решето, окна без стекол, заткнутые тряпками, раскрывают Плюшкина как плохого хозяина с омертвевшей душой. Но картина сада, хотя заглохшего и глухого, создает иное впечатление. При его описании Гоголь использовал более радостные и светлые тона - деревья, «правильная мраморная сверкающая колонна», «воздух», «чистота», «опрятность»… И сквозь все это проглядывает жизнь самого хозяина, душа которого угасла, как и природа в глуши этого сада.
В доме Плюшкина тоже все говорит о духовном распаде его личности: нагроможденная мебель, сломанный стул, высохший лимон, кусочек тряпки, зубочистка… Да и сам он похож на старую ключницу, лишь серенькие глазки, как мыши, бегают из-под высоко выросших бровей. Все умирает, гниет и рушится около Плюшкина. История превращения неглупого человека в «прореху на человечестве», с которой знакомит нас автор, оставляет неизгладимое впечатление. Чичиков быстро находит общий язык с Плюшкиным. Одно только заботит «заплатанного» барина: как бы при совершении купчей крепости не понести убытки.
Однако в главе, посвященной раскрытию характера Плюшкина, немало деталей, имеющих положительный смысл. Глава начинается с лирического отступления о юности; автор рассказывает историю жизни героя, в описании сада преобладают светлые тона; глаза Плюшкина еще не потухли. На деревянном лице героя еще можно увидеть «промелькнувшую радость» и «теплый луч». Все это говорит о том, что у Плюшкина, в отличие от других помещиков, еще есть возможность нравственного возрождения. Душа Плюшкина была когда-то чистой, а значит, еще может возродиться. Не случайно «заплатанной» барин завершает галерею образов «старосветских» помещиков. Автор стремился не только рассказать об истории Плюшкина, но и предупредить читателей, что путем этого помещика может пойти любой. Гоголь верил в духовное возрождение Плюшкина, как верил в силы России и ее народа. Подтверждением этого служат многочисленные лирические отступления, наполненные глубоким лиризмом и поэтичностью.
А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно, в чем состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что он скоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибо ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он не обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовых людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие. «Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! — говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. — Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой — почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель тож хороший конь... Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить. Ишь куда ползет!» Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив: «У, варвар! Бонапарт ты проклятый!» Потом прикрикнул на всех: «Эй вы, любезные!» — и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: «Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю, или закусить — с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник...» Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя: все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую, потом, изменивши образ нападения и сделавшись совершенно прямым, барабанил прямо в верх его кузова; брызги наконец стали долетать ему в лицо. Это заставило его задернуться кожаными занавесками с двумя круглыми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее. Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, надел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть-чуть переступала ногами, ибо чувствовала приятное расслабление от поучительных речей. Но Селифан никак не мог припомнить, два или три поворота проехал. Сообразив и припоминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо. Так как русский человек в решительные минуты найдется, что сделать, не вдаваясь в дальние рассуждения, то, поворотивши направо, на первую перекрестную дорогу, прикрикнул он: «Эй вы, други почтенные!» — и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога. Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжеле тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи. — Селифан! — сказал он наконец, высунувшись из брички. — Что, барин? — отвечал Селифан. — Погляди-ка, не видно ли деревни? — Нет, барин, нигде не видно! — После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями. Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они своротили с дороги, и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова. — Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? — сказал Чичиков. — Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма! — Сказавши это, он так покосил бричку, что Чичиков принужден был держаться обеими руками. Тут только заметил он, что Селифан подгулял. — Держи, держи, опрокинешь! — кричал он ему. — Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, — говорил Селифан. — Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину. — Затем начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал-поворачивал и наконец выворотил ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лошадей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Такой непредвиденный случай совершенно изумил его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: «Вишь ты, и перекинулась!» — Ты пьян как сапожник! — сказал Чичиков. — Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить. — А что я тебе сказал последний раз, когда ты напился? а? забыл? — сказал Чичиков. — Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что... — Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком! — Как милости вашей будет завгодно, — отвечал на все согласный Селифан, — коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь? На такое рассуждение барин совершенно не нашелся, что отвечать. Но в это время, казалось, как будто сама судьба решилась над ним сжалиться. Издали послышался собачий лай. Обрадованный Чичиков дал приказание погонять лошадей. Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз, от этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает. Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилася оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать. Чичиков только заметил сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу. Он послал Селифана отыскивать ворота, что, без сомнения, продолжалось бы долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. Свет мелькнул в одном окошке и досягнул туманною струею до забора, указавши нашим дорожным ворота. Селифан принялся стучать, и скоро, отворив калитку, высунулась какая-то фигура, покрытая армяком, и барин со слугою услышали хриплый бабий голос: — Кто стучит? чего расходились? — Приезжие, матушка, пусти переночевать, — произнес Чичиков. — Вишь ты, какой востроногий, — сказала старуха, — приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор: помещица живет. — Что ж делать, матушка: вишь, с дороги сбились. Не ночевать же в такое время в степи. — Да, время темное, нехорошее время, — прибавил Селифан. — Молчи, дурак, — сказал Чичиков. — Да кто вы такой? — сказала старуха. — Дворянин, матушка. Слово «дворянин» заставило старуху как будто несколько подумать. — Погодите, я скажу барыне, — произнесла она и минуты через две уже возвратилась с фонарем в руке. Ворота отперлись. Огонек мелькнул и в другом окне. Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим домиком, который за темнотою трудно было рассмотреть. Только одна половина его была озарена светом, исходившим из окон; видна была еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет. Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в подставленную бочку. Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал Бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла. Уже по одному собачьему лаю, составленному из таких музыкантов, можно было предположить, что деревушка была порядочная; но промокший и озябший герой наш ни о чем не думал, как только о постели. Не успела бричка совершенно остановиться, как он уже соскочил на крыльцо, пошатнулся и чуть не упал. На крыльцо вышла опять какая-то женщина, помоложе прежней, но очень на нее похожая. Она проводила его в комнату. Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате... невмочь было ничего более заметить. Он чувствовал, что глаза его липнули, как будто их кто-нибудь вымазал медом. Минуту спустя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов. В один мешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье, если старое как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек со всякими пряженцами или поизотрется само собою. Но не сгорит платье и не изотрется само собою; бережлива старушка, и салопу суждено пролежать долго в распоротом виде, а потом достаться по духовному завещанию племяннице внучатой сестры вместе со всяким другим хламом. Чичиков извинился, что побеспокоил неожиданным приездом. — Ничего, ничего, — сказала хозяйка. — В какое это время вас Бог принес! Сумятица и вьюга такая... С дороги бы следовало поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя. Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево. Чичиков поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ничего, чтобы она не беспокоилась ни о чем, что, кроме постели, он ничего не требует, и полюбопытствовал только знать, в какие места заехал он и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что и не слыхивала такого имени и что такого помещика вовсе нет. — По крайней мере знаете Манилова? — сказал Чичиков. — А кто таков Манилов? — Помещик, матушка. — Нет, не слыхивала, нет такого помещика. — Какие же есть? — Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков. — Богатые люди или нет? — Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого тридцать, а таких, чтоб по сотне, таких нет. Чичиков заметил, что он заехал в порядочную глушь. — Далеко ли по крайней мере до города? — А верст шестьдесят будет. Как жаль мне, что нечего вам покушать! не хотите ли, батюшка, выпить чаю? — Благодарю, матушка. Ничего не нужно, кроме постели. — Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! где так изволил засалиться? — Еще слава Богу, что только засалился, нужно благодарить, что не отломал совсем боков. — Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем потереть спину? — Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажите только вашей девке повысушить и вычистить мое платье. — Слышишь, Фетинья! — сказала хозяйка, обратясь к женщине, выходившей на крыльцо со свечою, которая успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. — Ты возьми ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем, как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько. — Слушаю, сударыня! — говорила Фетинья, постилая сверх перины простыню и кладя подушки. — Ну, вот тебе постель готова, — сказала хозяйка. — Прощай, батюшка, желаю покойной ночи. Да не нужно ли еще чего? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал. Но гость отказался и от почесывания пяток. Хозяйка вышла, и он тот же час поспешил раздеться, отдав Фетинье всю снятую с себя сбрую, как верхнюю, так и нижнюю, и Фетинья, пожелав также с своей стороны покойной ночи, утащила эти мокрые доспехи. Оставшись один, он не без удовольствия взглянул на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья, как видно, была мастерица взбивать перины. Когда, подставивши стул, взобрался он на постель, она опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из пределов, разлетелись во все углы комнаты. Погасив свечу, он накрылся ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же минуту. Проснулся на другой день он уже довольно поздним утром. Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения. Окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, что на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче. Часы опять испустили шипение и пробили десять; в дверь выглянуло женское лицо и в ту же минуту спряталось, ибо Чичиков, желая получше заснуть, скинул с себя совершенно все. Выглянувшее лицо показалось ему как будто несколько знакомо. Он стал припоминать себе: кто бы это был, и наконец вспомнил, что это была хозяйка. Он надел рубаху; платье, уже высушенное и вычищенное, лежало возле него. Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший в это время к окну индейский петух — окно же было очень близко от земли — заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно «желаю здравствовать», на что Чичиков сказал ему дурака. Подошедши к окну, он начал рассматривать бывшие перед ним виды: окно глядело едва ли не в курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь был наполнен птицами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком. Этот небольшой дворик, или курятник, переграждал дощатый забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хозяйственным овощем. По огороду были разбросаны кое-где яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое. Для этой же самой причины водружено было несколько чучел на длинных шестах, с растопыренными руками; на одном из них надет был чепец самой хозяйки. За огородами следовали крестьянские избы, которые хотя были выстроены врассыпную и не заключены в правильные улицы, но, по замечанию, сделанному Чичиковым, показывали довольство обитателей, ибо были поддерживаемы как следует: изветшавший тес на крышах везде был заменен новым; ворота нигде не покосились, а в обращенных к нему крестьянских крытых сараях заметил он где стоявшую запасную почти новую телегу, а где и две. «Да у ней деревушка не маленька», — сказал он и положил тут же разговориться и познакомиться с хозяйкой покороче. Он заглянул в щелочку двери, из которой она было высунула голову, и, увидев ее, сидящую за чайным столиком, вошел к ней с веселым и ласковым видом. — Здравствуйте, батюшка. Каково почивали? — сказала хозяйка, приподнимаясь с места. Она была одета лучше, нежели вчера, — в темном платье и уже не в спальном чепце, но на шее все так же было что-то навязано. — Хорошо, хорошо, — говорил Чичиков, садясь в кресла. — Вы как, матушка? — Плохо, отец мой. — Как так? — Бессонница. Все поясница болит, и нога, что повыше косточки, так вот и ломит. — Пройдет, пройдет, матушка. На это нечего глядеть. — Дай Бог, чтобы прошло. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже смачивала. А с чем прихлебнете чайку? Во фляжке фруктовая. — Недурно, матушка, хлебнем и фруктовой. Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился. Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, — словом, хоть восходи до миллиона, всё найдутся оттенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, — да просто от страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть, да и рисуй: Прометей, решительный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! «Да это не Иван Петрович, — говоришь, глядя на него. — Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький, и худенький; тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется». Подходишь ближе, глядишь — точно Иван Петрович! «Эхе-хе», — думаешь себе... Но, однако ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и потому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фруктовой, повел такие речи: — У вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ? — Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, — сказала хозяйка, — да беда, времена плохи, вот и прошлый год был такой неурожай, что Боже храни. — Однако ж мужички на вид дюжие, избенки крепкие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся... приехал в ночное время... — Коробочка, коллежская секретарша. — Покорнейше благодарю. А имя и отчество? — Настасья Петровна. — Настасья Петровна? хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна. — А ваше имя как? — спросила помещица. — Ведь вы, я чай, заседатель? — Нет, матушка, — отвечал Чичиков, усмехнувшись, — чай, не заседатель, а так ездим по своим делишкам. — А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил. — А вот меду и не купил бы. — Что же другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего. — Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне? — Ох, батюшка, осьмнадцать человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал. — Разве у вас был пожар, матушка? — Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на чем: некому лошадей подковать. — На все воля Божья, матушка! — сказал Чичиков, вздохнувши, — против мудрости Божией ничего нельзя сказать... Уступите-ка их мне, Настасья Петровна? — Кого, батюшка? — Да вот этих-то всех, что умерли. — Да как же уступить их? — Да так просто. Или, пожалуй, продайте. Я вам за них дам деньги. — Да как же? Я, право, в толк-то не возьму. Нешто хочешь ты их откапывать из земли? Чичиков увидел, что старуха хватила далеко и что необходимо ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что перевод или покупка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как бы живые. — Да на что ж они тебе? — сказала старуха, выпучив на него глаза. — Это уж мое дело. — Да ведь они ж мертвые. — Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что мертвые: вы за них платите, а теперь я вас избавлю от хлопот и платежа. Понимаете? Да не только избавлю, да еще сверх того дам вам пятнадцать рублей. Ну, теперь ясно? — Право, не знаю, — произнесла хозяйка с расстановкой. — Ведь я мертвых никогда еще не продавала. — Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что в них есть в самом деле какой-нибудь прок? — Нет, этого-то я не думаю. Что ж в них за прок, проку никакого нет. Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые. «Ну, баба, кажется, крепколобая!» — подумал про себя Чичиков. — Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: ведь вы разоряетесь, платите за него подать, как за живого... — Ох, отец мой, и не говори об этом! — подхватила помещица. — Еще третью неделю взнесла больше полутораста. Да заседателя подмаслила. — Ну, видите, матушка. А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете ли вы это? Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее этот покупщик; приехал же Бог знает откуда, да еще и в ночное время. — Так что ж, матушка, по рукам, что ли? — говорил Чичиков. — Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок, по сту рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут. — Ну, да не о живых дело; Бог с ними. Я спрашиваю мертвых. — Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того... они больше как-нибудь стоят. — Послушайте, матушка... эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть по крайней мере купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно? — Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да ведь меня одно только и останавливает, что ведь они уже мертвые. «Эк ее, дубинноголовая какая! — сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. — Пойди ты сладь с нею! в пот бросила, проклятая старуха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Отерши пот, Чичиков решился попробовать, нельзя ли ее навести на путь какою-нибудь иною стороною. — Вы, матушка, — сказал он, — или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить... Я вам даю деньги: пятнадцать рублей ассигнациями. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну признайтесь, почем продали мед? — По двенадцати рублей пуд. — Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали. — Ей-Богу, продала. — Ну видите ль? Так зато это мед. Вы собирали его, может быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего. Тут вы с своей стороны никакого не прилагали старания, на то была воля Божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству. Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром, да и не двенадцать, а пятнадцать, да и не серебром, а всё синими ассигнациями. — После таких сильных убеждений Чичиков почти уже не сомневался, что старуха наконец подастся. — Право, — отвечала помещица, — мое такое неопытное вдовье дело! лучше ж я маненько повременю, авось понаедут купцы, да применюсь к ценам. — Страм, страм, матушка! просто страм! Ну что вы это говорите, подумайте сами! Кто же станет покупать их? Ну какое употребление он может из них сделать? — А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся... — возразила старуха, да и не кончила речи, открыла рот и смотрела на него почти со страхом, желая знать, что он на это скажет. — Мертвые в хозяйстве? Эк куда хватили! Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде, что ли? — С нами крестная сила! Какие ты страсти говоришь! — проговорила старуха, крестясь. — Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впрочем, ведь кости и могилы — все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте по крайней мере. Старуха вновь задумалась. — О чем же вы думаете, Настасья Петровна? — Право, я все не приберу, как мне быть; лучше я вам пеньку продам. — Да что ж пенька? Помилуйте, я вас прошу совсем о другом, а вы мне пеньку суете! Пенька пенькою, в другой раз приеду, заберу и пеньку. Так как же, Настасья Петровна? — Ей-Богу, товар такой странный, совсем небывалый! Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей черта. Черта помещица испугалась необыкновенно. — Ох, не припоминай его, Бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих. — Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся. Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу, бедная вдова убивается, терпит нужду... да пропади и околей со всей вашей деревней!.. — Ах, какие ты забранки пригинаешь! — сказала старуха, глядя на него со страхом. — Да не найдешь слов с вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не ест сена, и другим не дает. Я хотел было закупить у вас хозяйственные продукты разные, потому что я и казенные подряды тоже веду... — Здесь он прилгнул, хоть и вскользь и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно. Казенные подряды подействовали сильно на Настасью Петровну, по крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом: — Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила. — Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться! — Ну, да изволь, я готова отдать за пятнадцать ассигнаций! Только смотри, отец мой, насчет подрядов-то: если случится муки брать ржаной, или гречневой, или круп, или скотины битой, так уж, пожалуйста, не обидь меня. — Нет, матушка, не обижу, — говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не имеет ли она в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует. — Как же, протопопа, отца Кирила, сын служит в палате, — сказала Коробочка. Чичиков попросил ее написать к нему доверенное письмо и, чтобы избавить от лишних затруднений, сам даже взялся сочинить. «Хорошо бы было, — подумала между тем про себя Коробочка, — если бы он забирал у меня в казну муку и скотину. Нужно его задобрить: теста со вчерашнего вечера еще осталось, так пойти сказать Фетинье, чтоб спекла блинов; хорошо бы также загнуть пирог пресный с яйцом, у меня его славно загибают, да и времени берет немного». Хозяйка вышла, с тем чтобы привести в исполненье мысль насчет загнутая пирога и, вероятно, пополнить ее другими произведениями домашней пекарни и стряпни; а Чичиков вышел в гостиную, где провел ночь, с тем чтобы вынуть нужные бумаги из своей шкатулки. В гостиной давно уже было все прибрано, роскошные перины вынесены вон, перед диваном стоял покрытый стол. Поставив на него шкатулку, он несколько отдохнул, ибо чувствовал, что был весь в поту, как в реке: все, что ни было на нем, начиная от рубашки до чулок, все было мокро. «Эк уморила как проклятая старуха!» — сказал он, немного отдохнувши, и отпер шкатулку. Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают даже узнать план и внутреннее расположение шкатулки. Пожалуй, почему же не удовлетворить! Вот оно, внутреннее расположение: в самой средине мыльница, за мыльницею шесть-семь узеньких перегородок для бритв; потом квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленною между ними лодочкой для перьев, сургучей и всего, что подлиннее; потом всякие перегородки с крышечками и без крышечек для того, что покороче, наполненные билетами визитными, похоронными, театральными и другими, которые складывались на память. Весь верхний ящик со всеми перегородками вынимался, и под ним находилось пространство, занятое кипами бумаг в лист, потом следовал маленький потаенный шпик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки. Он всегда так поспешно выдвигался и задвигался в ту же минуту хозяином, что наверно нельзя сказать, сколько было там денег. Чичиков тут же занялся и, очинив перо, начал писать. В это время вошла хозяйка. — Хорош у тебя ящик, отец мой, — сказала она, подсевши к нему. — Чай, в Москве купил его? — В Москве, — отвечал Чичиков, продолжая писать. — Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем. Чичиков объяснил ей, что эта бумага не такого рода, что она назначена для совершения крепостей, а не для просьб. Впрочем, чтобы успокоить ее, он дал ей какой-то лист в рубль ценою. Написавши письмо, дал он ей подписаться и попросил маленький списочек мужиков. Оказалось, что помещица не вела никаких записок, ни списков, а знала почти всех наизусть; он заставил ее тут же продиктовать их. Некоторые крестьяне несколько изумили его своими фамилиями, а еще более прозвищами, так что он всякий раз, слыша их, прежде останавливался, а потом уже начинал писать. Особенно поразил его какой-то Петр Савельев Неуважай-Корыто, так что он не мог не сказать: «Экой длинный!» Другой имел прицепленный к имени «Коровий кирпич», иной оказался просто: Колесо Иван. Оканчивая писать, он потянул несколько к себе носом воздух и услышал завлекательный запах чего-то горячего в масле. — Прошу покорно закусить, — сказала хозяйка. Чичиков оглянулся и увидел, что на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было. — Пресный пирог с яйцом! — сказала хозяйка. Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом, и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его. И в самом деле, пирог сам по себе был вкусен, а после всей возни и проделок со старухой показался еще вкуснее. — А блинков? — сказала хозяйка. В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой. Повторивши это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши в то же время принести еще горячих блинов. — У вас, матушка, блинцы очень вкусны, — сказал Чичиков, принимаясь за принесенные горячие. — Да у меня-то их хорошо пекут, — сказала хозяйка, — да вот беда: урожай плох, мука уж такая неавантажная... Да что же, батюшка, вы так спешите? — проговорила она, увидя, что Чичиков взял в руки картуз, — ведь и бричка еще не заложена. — Заложат, матушка, заложат. У меня скоро закладывают. — Так уж, пожалуйста, не позабудьте насчет подрядов. — Не забуду, не забуду, — говорил Чичиков, выходя в сени. — А свиного сала не покупаете? — сказала хозяйка, следуя за ним. — Почему не покупать? Покупаю, только после. — У меня о святках и свиное сало будет. — Купим, купим, всего купим, и свиного сала купим. — Может быть, понадобится птичьих перьев. У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья. — Хорошо, хорошо, — говорил Чичиков. — Вот видишь, отец мой, и бричка твоя еще не готова, — сказала хозяйка, когда они вышли на крыльцо. — Будет, будет готова. Расскажите только мне, как добраться до большой дороги. — Как же бы это сделать? — сказала хозяйка. — Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя, чай, место есть на козлах, где бы присесть ей. — Как не быть. — Пожалуй, я тебе дам девчонку; она у меня знает дорогу, только ты смотри! не завези ее, у меня уже одну завезли купцы. Чичиков уверил ее, что не завезет, и Коробочка, успокоившись, уже стала рассматривать все что было во дворе ее; вперила глаза на ключницу, выносившую из кладовой деревянную побратиму с медом, на мужика, показавшегося в воротах, и мало-помалу вся переселилась в хозяйственную жизнь. Но зачем так долго заниматься Коробочкой? Коробочка ли, Манилова ли, хозяйственная ли жизнь, или нехозяйственная — мимо их! Не то на свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда Бог знает что взбредет в голову. Может быть, станешь даже думать: да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм. Но мимо, мимо! зачем говорить об этом? Но зачем же среди недумающих, веселых, беспечных минут сама собою вдруг пронесется иная чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же людей, и уже другим светом осветилось лицо... — А вот бричка, вот бричка! — вскричал Чичиков, увидя наконец подъезжавшую свою бричку. — Что ты, болван, так долго копался? Видно, вчерашний хмель у тебя не весь еще выветрило. Селифан на это ничего не отвечал. — Прощайте, матушка! А что же, где ваша девчонка! — Эй, Пелагея! — сказала помещица стоявшей около крыльца девчонке лет одиннадцати, в платье из домашней крашенины и с босыми ногами, которые издали можно было принять за сапоги, так они были облеплены свежею грязью. — Покажи-ка барину дорогу. Селифан помог взлезть девчонке на козлы, которая, ставши одной ногой на барскую ступеньку, сначала запачкала ее грязью, а потом уже взобралась на верхушку и поместилась возле него. Вслед за нею и сам Чичиков занес ногу на ступеньку и, понагнувши бричку на правую сторону, потому что был тяжеленек, наконец поместился, сказавши: — А! теперь хорошо! прощайте, матушка! Кони тронулись. Селифан был во всю дорогу суров и с тем вместе очень внимателен к своему делу, что случалося с ним всегда после того, когда либо в чем провинился, либо был пьян. Лошади были удивительно как вычищены. Хомут на одной из них, надевавшийся дотоле почти всегда в разодранном виде, так что из-под кожи выглядывала пакля, был искусно зашит. Во всю дорогу был он молчалив, только похлестывал кнутом, и не обращал никакой поучительной речи к лошадям, хотя чубарому коню, конечно, хотелось бы выслушать что-нибудь наставительное, ибо в это время вожжи всегда как-то лениво держались в руках словоохотного возницы и кнут только для формы гулял поверх спин. Но из угрюмых уст слышны были на сей раз одни однообразно-неприятные восклицания: «Ну же, ну, ворона! зевай! зевай!» — и больше ничего. Даже сам гнедой и Заседатель были недовольны, не услышавши ни разу ни «любезные», ни «почтенные». Чубарый чувствовал пренеприятные удары по своим полным и широким частям. «Вишь ты, как разнесло его! — думал он сам про себя, несколько припрядывая ушами. — Небось знает, где бить! Не хлыснет прямо по спине, а так и выбирает место, где поживее: по ушам зацепит или под брюхо захлыснет». — Направо, что ли? — с таким сухим вопросом обратился Селифан к сидевшей возле него девчонке, показывая ей кнутом на почерневшую от дождя дорогу между ярко-зелеными, освеженными полями. — Нет, нет, я уж покажу, — отвечала девчонка. — Куда ж? — сказал Селифан, когда подъехали поближе. — Вот куды, — отвечала девчонка, показывая рукою. — Эх ты! — сказал Селифан. — Да это и есть направо: не знает, где право, где лево! Хотя день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно. То и другое было причиною, что они не могли выбраться из проселков раньше полудня. Без девчонки было бы трудно сделать и это, потому что дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыплют из мешка, и Селифану довелось бы поколесить уже не по своей вине. Скоро девчонка показала рукою на черневшее вдали строение, сказавши: — Вон столбовая дорога! — А строение? — спросил Селифан. — Трактир, — сказала девчонка. — Ну, теперь мы сами доедем, — сказал Селифан, — ступай себе домой. Он остановился и помог ей сойти, проговорив сквозь зубы: «Эх ты, черноногая!» Чичиков дал ей медный грош, и она побрела восвояси, уже довольная тем, что посидела на козлах.Образы помещиков в поэме "Мертвые души" Гоголя
... Другая судьба писателя, дерзнувшего
вызвать наружу... всю глубину холодных,
раздробленных, повседневных характеров,
которыми кишит наша земля... И долго еще
определено мне чудной властью идти об руку
с моими странными героями...
Н.В. Гоголь.
"Гоголь не пишет, а рисует",-говорил Белинский. Действительно, портреты и характеры его героев словно нарисованы или,лучше сказать, вылеплены. Проницательный взгляд писателя позволил ему выставить целую кунсткамеру отрицательного. Заметноеместо в ней занимает галерея образов помещиков. В "Мертвых душах" Гоголь создал типичные портреты помещиков, отразив характерные черты целого сословия, раскрыл духовное обнищание и моральное вырождение этого класса, хотя сам писатель и не думалделать столь решительных выводов.
В образе обходительного, сладкоречивого Манилова показаныбесхозяйственные, расточительные помещики. Все шло само собой,приходило в упадок, мужики пьянствовали и обманывали барина.Ум хозяина занят пустой, несбыточной мечтой. Недаром утвердилось выражение "маниловские мечтания" в смысле бесполезных,безжизненных фантазий. Речь его выспренна. Между тем, за двагода Манилов прочитал всего 14 страниц одной единственной книги. Используя выражение Белинского, можно сказать, что Манилов- " старший брат" Обломова, в котором эта помещичья леньдостигла крайней степени.
Совершенно другим предстает Собакевич. Это крепкий хозяин, отпускающий ради своей выгоды крестьян на оброк и заработки. Это хозяин- кулак. Он готов продать все, содрать по сторублей даже за мертвые души. Вся обстановка его дома, манеры,внешность говорят о нравственном одичании этого барина. Онгрубиян и циник, не уважает даже людей своего круга. Да, такого дворянина трудно представить "белой костью" и "отцомкрестьян". С общественной же точки зрения он представляет собой прошлое явление, ибо ярый враг всяческого прогресса. С такими "господами жизни", конечно, нельзя было вывести страну изэкономической отсталости, хотя для крестьян Собакевич лучше,чем Плюшкин.
Под стать собственнической натуре Собакевича и "дубиноголовая" Коробочка, которая набирает потихоньку деньжонок и боится продешевить "мертвые души".
Пределом человеческого падения является Плюшкин. Хотя влитературе много образов скряг, но этот настолько силен, чтослово "плюшкинство" как синоним крайней и бессмысленной скупости прочно утвердилось. Он стал "прорехой на человечестве".Крестьяне доведены до такого обнищания, что десятками бегутот него и сотнями мрут, а он утверждает, что народ завел отпраздности привычку "трескать". Сам он тоже живет впроголодь,одевается, как нищий (Чичиков даже не признал его за барина, адумал, что это баба). Вся жизнь его проходит в выглядываниитого, что можно спрятать, в слежке за ключницей, в ссорах сней, а в это время добро гниет и гибнет. Душа Плюшкина окаменела, чувства притупились. Омерзение охватывает читателя прираздумьях об этом человеке.
Совершенная противоположность Плюшкину- Ноздрев. Этот готов все променять, проиграть, прогулять, не упускает случаясшельмовать, обмануть другого, отобрать у него, то, что приглянулось. Нечестен он и в картах, потому что шулерство у негов крови. Правда, и бит бывал за это. Энергия его поразительна.Но вся она растрачивается по пустякам и во вред людям. Он готов взяться за самое фантастическое предприятие. Егохвастовство переходит всякую меру. Язык сам собой врет безвсякой на то причины или выгоды. Имя его стало нарицательнымдля наглого враля, кутилы и бузотера.
Во втором томе "Мертвых душ" Гоголь обогатил свою коллекцию "мертвых душ" помещиков. Мы видим Петра Петровича Петуха,вся жизнь которого проходит от одной еды до другой, поэтомуему совершенно некогда скучать. Все мысли направлены на то,как бы вкуснее приготовить кушанье. Именье его заложено, ноему и горя мало. Мы встречаем и совершенно не приспособленногок жизни Хлобуева, который разорил семью, продает именье, но наполученные деньги тут же дает обед.
Особняком стоит образ Костанжогло. Бесспорно, такие исключения в России были. Попадались деятельные, предприимчивыедворяне, которые вместе с шерстью с крестьян не сдирали и шкуру. Но не они были типичны. Помещичьи хозяйства разорялись,более характерны были плюшкины, маниловы и ноздревы. А потомуи не удался Гоголю тип хорошего помещика.
Проанализировав образы крепостников в поэме, можно сказать, что порочен строй, при котором собакевичи, коробочки,маниловы, плюшкины и им подобные являются хозяевами жизни,распоряжаются судьбами людей, проживают национальное богатство.
Давно ушли в прошлое помещики, но не умирает поэма Гоголя. Образы, им созданные, сделались достоянием русской литературы, а имена этих героев- нарицательными. Недаром о его типахГерцен сказал, что "мы их встречали на каждом шагу" и с помощью Гоголя "мы их увидели, наконец, без прикрас".
