Человек с дурной славой, Маркиз де Сад без зазрений совести выворачивал мир наизнанку. Комбинируя философские рассуждения с порнографией, писатель изображал в своих работах сексуальные фантазии с особым упором на насилие, криминальность и богохульство против католической церкви. Его имя привело к рождению таких слов, как "садизм" и "садист"...
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад родился в Париже (Paris), в замке Коде, 2 июня 1740-го. Его образованием занимался его дядя и преподаватели иезуитского лицея. Выстраивая военную карьеру, де Сад служил в драгунском полку и участвовал в Семилетней войне. В 1763-м он начал обхаживать дочь богатого магистрата, отец которой выступил против свадьбы, но устроил брак со своей старшей дочкой Рене-Пелажи Кордье де Монтрей. В 1766-м маркиз отметил открытие частного театра в его замке и пережил кончину отца.
Долгие годы потомки де Сада клеймили его жизнь и работу как ужасное постыдство, нуждающееся в сокрытии. Такое отношение не менялось вплоть до середины 20-го века, пока граф Ксавье де Сад не вернул себе звание маркиза, надолго вышедшее из употребления, на своих визитках. Он же проявил особый интерес к "божественному маркизу", легенды о котором были запретной темой в семье Ксавье. Многие рукописи распутника-вольнодумца находятся в университетах и библиотеках, другие – бесследно исчезли в 18-19 вв. Многие отцовские труды были уничтожены по наущению его сына Донатьена-Клода-Арманда.
Де Сад вел свободное и скандальное существование, неоднократно покупая для жестоких утех проституток и сексуально эксплуатируя своих рабочих, мужчин и женщин, в своем замке в Лакосте (Lacoste). Его обвиняли в богохульстве, тяжком преступлении в то время. Он крутил интрижку с Анной-Проспер, сестрой своей жены, и любовница проживала прямо в его замке. Несколько проституток пожаловались на жестокое обращение со стороны Донасьена, и полиция начала вести наблюдение за аристократом-садистом. Его несколько раз арестовывали на короткие сроки, в том числе держали в замке Сомюр, пока в 1768-м не взяли под стражу в его же замке в Лакосте.
Первый серьезный скандал вспыхнул на Пасху в 1768-м, когда де Сад оплатил сексуальные услуги вдовы-нищенки Розы Келлер, подошедшей к нему за подаянием. Он сорвал с женщины одежду, бросил на софу и связал ей руки и ноги. Маркиз отхлестал свою жертву, излил горячий воск на полученные раны и избил Розу. Процесс повторился по кругу семь-восемь раз, пока бедняжка не смогла ускользнуть от него через окно.
В 1772-м произошел неприятный эпизод в Марселе (Marseille). Де Сад со своим лакеем Латуром поднялись в комнату, где находилось несколько проституток, согласно протоколу, занявшихся с маркизом анальным сексом и флагелляцией. Они не смертельно отравились конфетами со шпанской мушкой (на то время считавшейся вредным для здоровья афродизиаком), как и позднее еще одна девица, которой маркиз предлагал заняться содомией.
Пострадавшие с болью в желудке обратились в полицию, и виновников заочно приговорили к смертной казни. Донасьену должны были отрубить голову, Латура – повесить. Преступникам удалось сбежать, в Италию (Italy), куда маркиз прихватил и сестру своей жены. Мужчин поймали, заключили в тюрьму в крепости Миолан в конце 1772-го, оттуда они совершили побег через четыре месяца.
Впоследствии укрываясь в Лакосте, де Сад воссоединился со своей супругой, ставшей соучастницей его деяний. Он содержал группу молодых рабочих, большинство из которых жаловались на жестокое сексуальное обращение и покидали хозяина. Маркиз был вынужден укрыться в Италии повторно. В период затишья он написал книгу "Voyage d"Italie". В 1776-м, по возращению в Лакост, распутный философ взялся за старое. В 1777-м отец одной из нанятых де Садом сотрудниц отправился в замок с требованиями выдать ему дочь и попытался выстрелить в маркиза в упор. Оружие дало осечку.
В этом же году Донасьен под предлогом навестить свою больную мать, которая на самом деле давно почила, выехал в Париж. Его
задержали и заключили в Венсенский замок. Маркиз успешно обжаловал свой смертный приговор в 1778-м, но оставался под стражей, согласно приказу о внесудебном аресте (lettre de cachet). Рецидивист вновь сбежал, и вновь его поймали. Он возобновил писательскую деятельность и познакомился с другим невольником, графом Мирабо, также марающим листы эротической прозой. Несмотря на общий интерес, отношения между мужчинами закончились лютой неприязнью.
В 1784-м Венсенская тюрьма закрылась, и де Сада перевели в Бастилию. 2 июля 1789-го он, как сообщается, выкрикнул толпе на улице из своей камеры "Они убивают здесь заключенных!", чем спровоцировал волнения. Через два дня его доставили в психиатрическую лечебницу в Шарантон (Charenton), недалеко от Парижа. Несколько дней спустя, началось главное событие французской революции – штурм Бастилии.
В 1785-м де Сад буквально за месяц написал роман "120 дней Содома, или Школа разврата", о четырех богачах-развратниках, решивших посредством оргий испытать наивысшее сексуальное блаженство. Аморальный эксперимент заканчивается изощренными пытками и всеобщим убийством. Вольная экранизация романа, "Сало, или 120 дней Содома" 1975-го режиссера Пьера Паоло Пазолини (Pier Paolo Pasolini), переносит в фашистскую республику Сало, в 1944-й.
В 1790-м маркиза выпустили из психушки, после того как новое Учредительное собрание отменило внесудебные аресты. Супруга де Сада получила развод. Пребывая на свободе, Донасьен, начиная с 1790-го, анонимно опубликовал несколько своих книг. Он встретил брошенную мужем Мари Констанс Ренель, бывшую актрису и мать шестилетнего сына, и оставался вместе с ней всю оставшуюся жизнь.
Разъяренная толпа разгромила и разграбила имение де Сада в Лакосте в 1789-м, из-за чего тот переехал в Париж. В 1790-м он был выбран членом Национального конвента, где представлял крайне левый сектор. Донасьен написал несколько брошюр, призывающих к осуществлению прямого голосования. Есть предположения, что он стал жертвой жестокого обращения со стороны своих коллег-революционеров из-за своего аристократического происхождения.
В 1801-м Наполеон Бонапарт (Napoleon Bonaparte) приказал посадить анонимного автора провокационных романов "Жюстина, или Несчастная судьба добродетели" и "Жюльетта, или успехи порока". Де Сада арестовали в офисе его издателя и заключили в тюрьму без суда и следствия. Из первого места заключения, где Донасьен якобы пытался совратить молодых сокамерников, его перевели в суровую крепость Бисетр.
В 1803-м Де Сада объявили сумасшедшим и перевели в приют в Шарантоне. Его бывшая жена и дети согласились оплачивать его содержание. Вместе с ним разрешили проживать Мари Констанс Ренель. Глава приюта позволил маркизу поставить несколько пьес, где актерами стали заключенные, на потеху парижской публике. В 1809-м новым приказом де Сада определили в одиночную камеру и отняли у него пишущие инструменты и бумагу.
Похотливый философ вступил в сексуальные отношения с 14-летней Мадлен Леклерк, дочкой служащего в Шарантоне. Интрижка продлилась около четырех лет, вплоть до самой смерти де Сада в 1814-м. В своем завещании маркиз запретил вскрывать его тело, велел продержать в камере нетронутым 48 часов, а затем поместить в гроб и похоронить. Его череп был извлечен из могилы для френологической экспертизы.
Маркиз де Сад признавал только деление на властителей и господ. Отрицал существование Бога и моральных норм и правил. Признавал убийство лучшим способом разрешения вопросов с перенаселением и нехваткой ресурсов. Наконец, считал жестокие и гнусные желания естественными, базовыми элементами человеческой природы
Виктор Ерофеев
МАРКИЗ ДЕ САД, САДИЗМ И XX ВЕК
1. "ДОРОГОЙ ПОКОЙНИК" ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Каждая культура имеет своих "дорогих покойников". Почести, которые им воздаются, существенным образом свидетельствуют о ее характере, родословной и намекают на ее будущность. Среди "дорогих покойников" западной культуры XX века оказался между иными маркиз де Сад.
Современник Великой французской революции, Сад представляет интерес как писатель, философствующие герои которого, являясь откровенными и проницательными оппонентами гуманистического мировоззрения, опираются на определенные идеи европейского просветительства.
Созданный воображением просветителей гражданин "царства разума" проповедовал философию "естественного права", допускавшую произвольные интерпретации. Философия просветительства -- при всех заслугах, которые она имеет перед человечеством,-- страдала, как известно, ограниченностью из-за своего механистического и метафизического характера; она обладала убогой антропологией и весьма примитивными представлениями о человеческой природе.
Конечно, Сад остается детищем своего века, и его философская лексика, отразившая влияние механистического материализма, не может не показаться ныне бедной. Причины склонности индивида к насилию и жестокости нашли у Сада объяснение, не поднимающееся над уровнем философских знаний Просвещения, однако самая логика развития порочных страстей отображена Садом с редкой художественной убедительностью. Сад предвосхитил интерес западной культуры XX века к проблеме сексуальности, показав в своих произведениях значение сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы его проявления, тем самым в какой-то степени наметив проблематику Крафта-Эбинга и Фрейда.
Маркиз де Сад не напрашивался в герои. Напротив, в своем завещании он "льстил себя надеждой", антигеростратовой, если можно так выразиться, что память о нем не сохранится в умах людей. Напрасная надежда! Его имя стало нарицательным еще в наполеоновскую эпоху. Характер же его славы оказался таков, что сын маркиза поспешил после смерти отца поскорее сжечь большое количество его неопубликованных рукописей, "противных закону и морали". Однако после целого века анафем и проклятий, обрушившихся на голову маркиза (что, кстати сказать, не помешало таким писателям, как Бодлер, Флобер или Мопассан, высоко оценить литературный талант Сада), начался период "переоценки" (любопытно отметить, что по времени он совпал с периодом всеобщей "переоценки ценностей" и распространением ницшеанских идей в Европе), который открыл в 1908 году Г. Аполлинер, подготовивший книгу избранных отрывков из произведений Сада и предпославший ей предисловие, в котором, в частности, писал о нем следующее: "Кажется, настал час, когда эти мысли, которые созрели в густой атмосфере библиотечной преисподней, и этот человек, который, по всей видимости, ни в грош не ставился в течение всего XIX века, будут доминировать в веке XX".
Пророчеству Аполлинера суждено было в известной степени сбыться. На прилавках книжных магазинов Парижа произведения Сада, вышедшие в дешевых карманных изданиях, выложены на привилегированных местах. Таким почетом не пользуется, пожалуй, ни один другой писатель XVIII века. Сад -- новичок на широком книжном рынке. Первое действительно полное 15-томное собрание сочинений Сада вышло во Франции в середине 60-х годов нашего столетия. Французская цензура решила наконец снять запрет даже с самых "смелых" писаний маркиза, просуществовавший более полутора сот лет.
В целом можно сказать, что к настоящему времени маркиз де Сад на Западе полностью реабилитирован. На материале его творчества защищаются диссертации, пишутся монографии. В 1966 году в Эксе был проведен специальный трехдневный коллоквиум, посвященный творчеству писателя. Такие знатоки Сада, как М. Эн и Ж. Лели, посвятили жизни и деятельности маркиза долгие годы исследований. Книги Сада, а также работы о нем появились в различных странах мира.
У нас в стране Сада практически не знают, на его творчество наложен негласный запрет, его имя почти не встречается ни в философских, ни в литературных энциклопедиях; это -- табу. Существует лишь легенда о Саде как некоем эталоне насилия, отразившаяся, в частности, у Достоевского в "Бесах", где Ставрогин оценивается, среди прочего, в соответствии с этим эталоном. Давно настало время "заменить" легенду критическим исследованием.
2. ОТ ФИЛОСОФИИ НАСЛАЖДЕНИЯ К ФИЛОСОФИИ НАСИЛИЯ
В медицине нередко болезнь называется именем того, кто первым описал ее симптомы. Как обстояло дело с "садизмом"? Был ли маркиз де Сад всего лишь первоописателем этого жуткого феномена? Или -- иными словами -- был ли сам Сад садистом? На этот парадоксальный вопрос мы получили бы отрицательный ответ, основываясь на свидетельствах самого маркиза. Он решительно отрицал, что наделен преступной страстью к насилию. Однако Сад не делал тайны из того, что ему близка "философия наслаждения".
В письме доверенному лакею из Венсенского тюремного замка Сад писал с самой полной откровенностью о том, что ежели творец природы создал виноградную лозу и половые органы, "то будьте премного уверены в том, что он это сделал для нашего наслаждения". Сад отстаивает легитимный характер своего активного "гедонизма". "Да, я распутник и признаюсь в этом,-- пишет он своей жене; -- я постиг все, что можно было постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца..."
Так ли это на самом деле? Биографические данные, которыми располагают исследователи, в достаточной степени свидетельствуют о том, что Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад, родившийся в Париже 2 июня 1740 года в семье полковника легкой кавалерии и дипломата, одно время занимавшего пост французского посланника в России, в своей жизни убийства не совершал. Что же касается преступлений, то здесь дело обстоит несколько иначе. Женившись в мае 1763 года на дочери богатого президента Высшего податного суда, Сад уже в октябре попал в тюрьму за буйный дебош. Дебош не был случайностью. Еще в коллеже, а затем при наездах в Париж из армии за маркизом наблюдалась склонность к весьма легкомысленному поведению... По приказу Людовика XV Сад был выпущен на волю через месяц и отправился в Нормандию -- продолжать фривольную жизнь. В пасхальное (!) воскресенье 1768 года вспыхнул первый скандал, непосредственно связанный с пороком, который именуется ученым словом альгалагния. Маркиз заманил к себе в дом молодую нищенку, некую Розу Келлер, посулив ей место служанки, и выпорол ее плетьми, громогласно при этом крича. Розе каким-то образом удалось выпрыгнуть нагишом из окна на улицу и донести на маркиза в полицию. Сад попал за решетку, и лишь после того как он выплатил Розе Келлер весьма значительную сумму, он добился освобождения и отправился в свой родовой замок Ла-Кост на юге страны. В 1772 году при участии своего лакея маркиз устроил новый дебош, на этот раз в Марселе, где были и плети, и содомия, и какие-то сомнительные средства для возбуждения полового чувства, которыми Сад кормил девиц. Одна из них заявила в полиции, что ее собирались отравить и принудить к содомическому акту...
Франция XVIII века славилась фривольностью. Распутство богатых бездельников и бездельниц не знало меры. Еще во времена Регентства сам герцог Филипп Орлеанский подал им "знак", живя в связи с собственной дочерью. Французские законы, однако, отличались чрезвычайной строгостью. Так, любая форма содомии каралась смертной казнью. Марсельский суд постановил отрубить де Саду голову, а затем обезглавленное тело сжечь и пепел развеять по ветру. Сад бежал от приговора в Италию, захватив в путешествие миловидную сестру своей жены, Анну де Лонэ. Решение взять с собой Анну оказалось роковым. С тех пор могущественная президентша де Монтрэй, не простившая зятю того, что он обесчестил ее вторую дочь (да и всю семью вместе с ней), стала его заклятым врагом. Она добилась от короля Сардинии ареста маркиза, но тому удалось улизнуть из тюрьмы с помощью своей супруги, которая, несмотря на все распутство Сада, оставалась ему верна (лишь после революции она разошлась с мужем, чтобы закончить жизнь в стенах монастыря). В 1777 году в результате новой серии скандалов дебошир по ходатайству тещи опять оказался в тюрьме. Супруга старалась вызволить грешника, но на этот раз тщетно. Срок заключения установлен не был...
В тюремной башне Венсенского замка, куда был заключен маркиз, он взялся за перо. В 1782 году он создал философский "Диалог между священником и умирающим", свидетельствующий о неверии его автора в бессмертие души и загробную жизнь. Священник, пришедший к умирающему, под воздействием материалистических доводов последнего обращается в "Диалоге" в безбожника.
В 1784 году Сада переводят в Бастилию. Там он пишет "Сто двадцать дней Содома", произведение, по композиции напоминающее "Декамерон" и представляющее собою своеобразный свод шестисот сексуальных извращений. В Бастилии же Сад создает первый вариант романа "Несчастья добродетели" (всего существует три варианта) и роман "Алина и Валькур". Накануне штурма Бастилии в июле 1789 года маркиз подстрекает толпу на взятие тюрьмы, крича через окно, что в Бастилии уничтожают заключенных. Его срочно переводят в другую тюрьму.
2 апреля 1790 года Сад выходит на свободу. Какое-то время он принимает активное участие в революции (занимает пост сначала секретаря, а затем председателя Секции пик в Париже), хотя его взгляды, близкие ко взглядам конституционных роялистов, не отличаются особой революционностью. "Я антиякобинец,-- излагает Сад в одном из писем свое политическое кредо,-- я их смертельно ненавижу; я обожаю короля, но я питаю отвращение к былым правонарушениям; я люблю бесконечное число параграфов конституции, но иные параграфы меня возмущают; я хочу, чтобы дворянству возвратили его блеск, потому что утрата этого блеска дворянством ничему на пользу не служит; я хочу, чтобы король был вождем нации; я решительно против Национального собрания, но за две палаты, как в Англии..." В 1793 году Сад обвиняется в политическом "модерантизме", арестовывается и только благодаря случайному стечению обстоятельств избегает революционного трибунала. В следующем году, по ходатайству Секции пик, он добивается освобождения. В 1795-1797 годах, пользуясь неразберихой той поры, Сад осуществляет издание своих романов.
В продажу поступают помимо названных "Алины и Валькура" и "Несчастий добродетели" произведения, написанные Садом в 1790-е годы: "Философия в будуаре" и его лучший роман "Преуспеяния порока". Однако свободная торговля длилась недолго. В результате известной "нормализации" нравственных принципов при Консульстве "Преуспеяния порока" конфискуются полицией в августе 1800 года, а в марте следующего года Сад, как автор безнравственных произведений, попадает в тюрьму, которая вскоре заменяется психиатрической лечебницей в Шарантоне под Парижем, куда Сада доставляют по требованию родственников за "распутное безумство".
Сад продолжает писать и в психиатрической лечебнице. Пишет он теперь в основном пьесы. И не только пишет. Ему удается осуществлять спектакли силами самих больных, и эти представления пользуются большим успехом. На них съезжается "весь Париж".
Несмотря на различные демарши, маркиз де Сад так и не добился освобождения. Он умер в Шарантоне 2 декабря 1814 года. В общей сложности он провел в заключении около тридцати лет, что способствовало обострению его эротических обсессий.
В одном из писем Сад ядовито описывает воображаемый совет своих судей, куда они съезжаются после распутных забав. Маркиза приводит в бешенство лицемерие блюстителей закона. Что позволено одним -- запрещено другим. Так зарождается у Сада тема двойственной морали, несущая в себе зародыш ницшеанской темы "сверхчеловека".
"Биографический" садизм маркиза де Сада представляет интерес для литературного критика (не психиатра, занимающегося вопросами сексуальной патологии!) лишь постольку, поскольку он дал первоначальную тематическую направленность и эмоциональную окраску творчеству Сада, но это "отклонение" не определило конечных философских выводов писателя в той же мере, в какой эпилепсия Достоевского не определила своеобразия его миросозерцания, хотя и повлияла на тональность произведений (при этом, разумеется, следует иметь в виду, что, в отличие от эпилепсии, садизм сам по себе подлежит осуждению).
Итак, как мы помним, сын Сада стыдливо подверг аутодафе рукописи отца. Современная ему критика, видимо, решила продолжить начатое им дело, задавшись целью уничтожить оставшуюся часть произведений маркиза в огне негодующих статей. "Где мы? -- гневно вопрошал Жюль Жанен в 1834 году, рассматривая творения Сада.-- Здесь только одни окровавленные трупы, дети, вырванные из рук матерей, молодые женщины, которым перерезают горло в заключение оргии, кубки, наполненные кровью и вином, неслыханные пытки, палочные удары, жуткие бичевания. Здесь разводят огонь под котлами, сооружают дыбы, разбивают черепа, сдирают с людей дымящуюся кожу; здесь кричат, сквернословят, богохульствуют, кусаются, вырывают сердце из груди -- и это на протяжении двенадцати или пятнадцати томов без перерыва; и это на каждой странице, в каждой строчке, постоянно,-- о, какой же неустанный злодей!" Подобные возгласы как раз и привели к канонизации Сада в качестве "неустанного злодея" и способствовали утверждению понятия "садизм", но, кроме того, они засвидетельствовали беспомощность критики XIX века, которой романы Сада представились хаотическим нагромождением преступных кошмаров и "порнографических" сцен. Основной просчет критиков прошлого века заключается в непонимании того, что творчество Сада находится в прямой связи с литературно-философской традицией своего времени и век Просвещения несет за него свою долю ответственности. Сад испытал на себе несомненное влияние интеллектуального антуража эпохи; в его эссе "Мысль о романах" мы находим восторженные отзывы о Вольтере, Руссо, Ричардсоне, Филдинге, аббате Прево, хотя, конечно, никого из них не заподозрить в близости идеям самого Сада. Среди писателей прошлого Сад особенно выделяет Сервантеса с его "бессмертным трудом, известным по всей земле, переведенным на все языки, который должен считаться первым среди всех романов". Невозможно отрицать генетическую связь Сада с изысканным романом рококо, культивировавшим эротическую тематику и известным откровенными описаниями будуарных сцен; несомненно также влияние на Сада "черного романа", изобилующего жестокостями и неправдоподобными приключениями. В произведениях маркиза читатель без труда обнаружит элементы философского романа в духе литературы XVIII столетия. Есть, очевидно, смысл говорить о создании Садом некоего романа синтетического типа, впитавшего в себя различные тенденции и не сводящегося ни к одной из них.
Современные французские исследователи, творчества Сада справедливо делают акцент на присутствии дидактического момента в произведениях писателя. Это дидактизм особого толка, который, словно пародируя просветительское наставничество, основывает школу "либертинажа" на базе философии века". Значимость дидактического момента (заметим, что этот момент дисциплинирует художественное произведение, способствуя упорядочению его внутренней структуры) в "Преуспеяниях порока" позволила М. Бланшо в интересной работе "Разум Сада" считать роман написанным в традиции Bildungsroman (романа воспитания)2. То же самое можно сказать и о некоторых других книгах маркиза, о чем свидетельствуют сами их названия: "Сто двадцать дней Содома, или Школа распутства", "Философия в будуаре, или Имморальные наставники" с весьма провокационным подзаголовком: "Диалоги, предназначенные для воспитания молодых девиц". Впрочем, те же названия свидетельствуют и об оригинальном характере воспитания. Наставникам угодно обучать своих учеников не адаптации к требованиям общественной среды, а постижению возможностей и пределов "принципа удовольствия". В связи с этим обучение героя-либертина, или садического героя, начинается с воспитания чувственности, цель которого состоит в том, чтобы плотские радости приобрели доминирующее положение среди прочих потребностей индивида и стремление к наиболее полному наслаждению определило линию его поведения.
Воспитание чувственности проходит через необходимый акт совращения. Заметим, что он принципиально отличается от акта обольщения, столь часто встречаемого в эротической литературе, ибо если объект обольщения, совершенного Дон Жуаном,-- потенциальная жертва, то объект совращения -- будущий сообщник или сообщница. Уроки чувственности описываются Садом с педантизмом, в малейших "нескромных" деталях.
Описанием пробуждения и разжигания чувственности героини открывается, в частности, уже упоминавшийся нами роман "Преуспеяния порока", представляющий собою одну из двух частей произведения о судьбах сестер: порочной Жюльетты, от лица которой ведется повествование в "Преуспеяниях порока", и добродетельной Жюстины, героини "Несчастий добродетели". Пантемонский монастырь, куда помещается родителями юная Жюльетта, оказывается тайной обителью лесбиянства, и настоятельница монастыря, красавица аббатиса, вкупе с легкомысленными послушницами, совращает героиню. При всей, однако, предрасположенности Жюльетты к распутству, она -- очутившись в "чертоге" нимфомании и безудержного сладострастия -- испытывает некоторую озабоченность, сознавая разрыв, существующий между монастырскими нравами и общепринятыми нравственными нормами поведения. Г-жа Дельбен (так зовут аббатису), не чуждая философским знаниям века -- поклонница Гольбаха -- и умеющая их использовать в своих интересах, спешит рассеять сомнения Жюльетты. Она отказывает обществу в праве суда над распутством, находя потребность в чувственных наслаждениях естественной. Нравственные требования среды рассматриваются ею как наслоение бессмысленных стеснительных "предрассудков". Открывая своеобразную "охоту" на предрассудки, аббатиса, а вместе с ней и другие садические герои доискиваются до "корня зла" -- христианства и, в более общем виде, идеи бога. "Идея подобной химеры (то есть бога.-- В. Е.)...-- декларирует Дельбен,-- это единственная ошибка, которую я не могу простить человеку". Проклятья божеству со стороны садического героя достигают порой такой страстности и силы, что в среде исследователей творчества Сада возник вопрос: не служат ли эти богохульства негативно выраженной потребностью, испытываемой как персонажами Сада, так и им самим, в трансцендентности? Думается, однако, что садический герой абсолютно чужд карамазовским терзаниям. Бог неугоден ему, будучи помехой на пути осуществления им своих капризов, и садический герой, последовательный трезвый атеист, "отставляет" бога в сторону, но сам по себе этот жест в атмосфере XVIII века (век Просвещения, несмотря на свое вольнодумство или, точнее, своих вольнодумцев, не был, как известно, веком безбожия) не мог не вызвать в герое эмоционального напряжения; отсюда -- "взвинченный" голос садовских персонажей.
Когда христианская мораль лишилась своего обоснования и сделалась "химерической", садический герой доканчивает дело своего раскрепощения, апеллируй, сообразно с принципами эпохи, к природе.
В трактате "Французы, еще одно усилие, если вы желаете стать республиканцами", написанном после революции, Сад готов использовать для своих целей и революционную риторику, хитроумно развивая свой "садический" дидактизм, который подчас выглядит комично: "Теперь, когда мы выкарабкались из тьмы религиозных заблуждений, державших нас в плену, и, уничтожив предрассудки, приблизились к природе, будем же слушать только ее голос, удостоверимся, что главное преступление -- это сопротивление желаниям, которые внушает природа, убедившись, что сладострастие -- следствие этих желаний, будем не гасить нашу страсть, а регулировать средства ее спокойного удовлетворения. Постараемся навести порядок в этой области, обезопасить гражданина, дабы он мог преспокойно предаваться всем видам любви, ведь нет в человеке страсти, требующей большей свободы, нежели эта. Для этой цели в городах будут воздвигнуты специальные дома, чистые, просторные, уютно меблированные, надежные. Там мужчины и женщины всех возрастов и все иные создания будут предоставлены капризам пришедших наслаждаться развратников, и будет правилом строжайшее повиновение, за ничтожный отказ тотчас последует наказание со стороны обиженного" (перевод И. Карабутенко).
Постепенно становится ясным смысл игры садического героя с природой. Допустим, его не устраивает чрезмерное развитие той функции сексуальной жизни, которая связана с продолжением рода. В таком случае он указывает на то, что природа совершенно не заинтересована в человеческом существовании на Земле и столь же равнодушно отнеслась бы к исчезновению рода человеческого, сколь -- к исчезновению каких-нибудь кроликов. Так что зачем стараться себя продолжать!.. Используя аналогичные методы, садический герой высмеивает традицию сохранения девственности до замужества, узы моногамии, проповедует адюльтер, кровосмесительные связи. Вообще, по его мнению, в человеке не может возникнуть наклонностей, которые бы не были освящены природой, достаточно мудрой и последовательной для того, чтобы не создавать возможности тех "отклонений", которые были бы ей неугодны. Таким образом, природа берет под свое высокое покровительство любые пороки садического героя, поступающего якобы в соответствии с ее волей, но на самом деле ей эту волю задающего -- для своего оправдания. Обращение к нравам иных исторических эпох служит еще одним способом оправдания распутства. Садические герои охотно рассказывают и о причудливых "заморских" обычаях. У них припасено множество историй, реальных и вымышленных, цель которых одна: подорвать авторитет европейских моральных традиций.
Ну а когда авторитет будет окончательно подорван и "предрассудки" обратятся в прах, садическому герою останется набраться смелости (для этого Дельбен взывает к гордости своих распутниц, позволяющей им совершать те поступки, на которые не отважатся иные, отягощенные "химерическими" представлениями) и воскликнуть: "Ах, какое зло совершаю я, скажите вы мне, какую наношу обиду, обращаясь к прекрасному созданию при встрече с ним: "Предоставьте мне часть вашего тела, которая может удовлетворить меня на мгновение, и наслаждайтесь, если пожелаете, той частью моего, которая может быть вам приятна"?"
Однако борьба с сексуальной репрессивностью в садическом мире -- всего лишь ширма, скрывающая подлинное положение вещей для неподготовленных неофитов. Этой ширме суждено слишком скоро упасть. Не успевает Дельбен произнести свой риторический вопрос, как тут же, не сходя с места, повелевает привести десятилетнюю девочку и начинает действительно совершать зло -- вместе с монахинями измываться над нею самым невероятным образом. Когда же присутствующая на оргии Жюльетта замечает, что девочка находится при смерти, аббатиса, объятая преступным экстазом, восклицает: "Ну-ну, это одно притворство! И потом, что для меня значит существование этой шлюхи? Она здесь только для наших развлечений, и, черт побери, она им послужит!"
Жертва -- необходимая фигура в садическом мире. Строго говоря, именно с ее появлением садический мир обретает свою завершенность. И одновременно утрачивает ту атмосферу галантности, которая царит в привычном и милом европейскому сознанию мире Дон Жуана. Мы уже говорили о том, что в последнем также есть свои жертвы. Это жертвы обмана, жертвы игры (пусть "демонической", как на том настаивает Киркегор в своей интерпретации донжуанизма, но все-таки игры); они поверили сладким речам, которые обольстители шептали им в розовые ушки. В садическом мире эротическая символика донжуанизма с его двусмыслием, шаловливостью и куртуазностью уступает место грубому, бесцеремонному насилию. Вместо любовного шепота жертва слышит брутальный возглас: "Задрать юбку!"
С появлением жертвы садический мир начинает жить по новым законам; запретность наслаждения не только делает его особенно привлекательным, но и заставляет садического героя искать безнаказанности. Безнаказанность -- существенное условие для садического эксперимента, разворачивающегося в творчестве маркиза.
Сад умел использовать утилитаристские слабости программы просветителей. Бесспорно, Сад был убежден в естественности человеческого стремления к удовольствиям, однако он решительно отбросил ту часть программы просветителей, в которой они стремились сочетать эгоистические интересы индивида с общественными. Вольтер неоднократно формулировал основной принцип "естественной" морали Просвещения, генетически связанный с христианством: "Обращайся с другим так, как ты хотел бы, чтобы обращались с тобой". Сад отверг этот принцип и по-своему был логичен. Обращаться с другими гуманно просветители рекомендовали на том основании, что в противном случае человека ждет возмездие. Сад предпочел увести своих героев от возмездия, но обеспечить им свободу насильственного действия. А как же тогда угрызения совести? На этот вопрос Сад мог бы ответить словами автора трактата "О человеке": "Опыт показывает, что всякий поступок, не влекущий для нас наказания по закону и не наказываемый бесчестием, вообще совершается всегда без угрызений совести". "...Угрызения совести,-- утверждает Гельвеций,-- начинаются там, где кончается безнаказанность". Таким образом, в некоторых положениях просветителей оказывалось -- разумеется, против воли самих просветителей -- нечто созвучное философским построениям Сада, этому воспаленному "аппендиксу" западноевропейского просветительства.
Вернемся, однако, к нашим "дельбенам".
Настоятельница Пантемонского монастыря, оказывается, не способна обеспечить себе безнаказанность в желанной для нее степени. Ее могущество ограничено стенами монастыря, где жертвы, вроде несчастной девочки, случайны. Дельбен -- скорее теоретик-наставник, нежели практик садизма, а так как садический мир зиждется на "экспериментальной" основе, то он испытывает потребность в героях иных масштабов, злодеях помогущественнее, покрупнее, обладающих реальной властью. Таким в "Преуспеяниях порока" предстает влиятельный французский министр Сен-Фон, "владеющий в высшей степени искусством обворовывать Францию", по приказу которого двадцать тысяч мужчин и женщин были брошены в казематы, и, по его собственному уверению, "среди них не было ни одного виновного". Сен-Фон, его приятель, также министр, Нуарсей и их аналоги, вроде русского гиганта-антропофага Минского, изобретателя экзекуционного аппарата, отрубающего головы вмиг шестнадцати жертвам, или четырех главных мужских персонажей "Ста двадцати дней Содома",-- хозяева садического мира, основные экспериментаторы в нем.
Положение Жюльетты более двойственно. С одной стороны, выйдя из монастыря, она заручается безнаказанностью благодаря могущественным покровителям. "Я ей обещал полную безнаказанность на всю жизнь,-- провозглашает Сен-Фон,-- она может делать все, что ни пожелает". Однако, с другой стороны, несмотря на клятвы покровителей, Жюльетта зависит от их каприза, который может превратить ее в жертву. Благодаря своему двойственному положению в садическом мире Жюльетта, которой приходится постоянно быть начеку,-- наиболее живой и динамичный образ "Преуспеяний порока".
В связи с поворотом садического мира к "сверхрепрессивности" иной смысл приобретают старые уроки распутства. Иные выводы следуют из отмены традиционной морали и "идеи бога". Эта отмена приводит садического героя к радикальному разрыву с человеческим родом, заключающемуся в полной ликвидации взаимных обязательств. "Другие" перестают иметь самостоятельное значение; садический герой рассматривает их как возможный инструмент для наслаждения.
Разрыв с человеческим родом влечет за собой последовательное отрицание садическим героем всех норм и ритуалов семейной и общественной жизни, освященных философией рода. Он издевается над беременностью, деторождением, больными, находящимися в беспомощном состоянии, дряхлыми старухами, последней волей умирающего. Он надругается над могилами. Акты сексуального извращения также насыщаются "антиродовым" содержанием; здесь Сад вплотную подходит к неофрейдистской концепции перверсии как "бунта против подчинения сексуальности порядку размножения и против институций, которые поддерживают этот порядок". Ни во что не ставит садический герой и родственные чувства. Вместо почитания родителей он совершает по отношению к ним самые бесчеловечные акции. Героиня "Философии в будуаре", пятнадцатилетняя Эжени де Мистиваль, в течение одного дня впитавшая в себя самые ядовитые соки либертинажа под руководством опытных наставников, потешаясь, зверски издевается над своей матерью. Монструозная Жюльетта, наоборот, в порыве необузданного сладострастия сжигает живьем свою дочку в камине. Зловещие апофеозы разрыва с родом!
Обеспечив себе свободу действий по отношению к "другим", садический герой оказался в изоляции. Правда, у него есть наперсники по распутству, но каков характер их отношений? С наперсниками садический герой связан узами круговой поруки (обеспечивающими безнаказанность) и общим желанием получить как можно больший "кусок" удовольствий, однако эти связи, определившиеся общностью чисто эгоистических устремлений, неполноценны; они покоятся на зыбких основаниях, так как могут быть в любой момент поставлены под сомнение и нарушены при условии их невыгодности.
В такой ситуации прорыв из одиночества, ставшего глобальным, совершается садическим героем в акте насилия, который, заключая в себе существенный момент самоутверждения и строясь на отношении "палач -- жертва", как раз и приносит ему наивысшее наслаждение. Язык насилия -- единственный язык, на котором способен разговаривать садический герой. По совершении своего преступного акта он замолкает, снова погружаясь в одиночество. Более того: он словно перестает существовать, он в спячке. Акт насилия воскрешает его; он становится для садического героя насущной потребностью, адекватной потребности нормального человека в коммуникации.
Пройдя школу распутства, садический герой отрицает всякую форму морали, которая может стеснить его действия. Но насколько серьезно это отрицание? Разрушив здание христианской этики и ничего взамен не предложив, он должен был бы очутиться по ту сторону добра и зла. Этого не произошло. Дело в том, что христианская система ценностей в принципе устраивает садического героя -- как та норма, которую он преступает. Не верящий в дьявола, он выбирает сторону дьявола, сторону абсолютного зла. Старая мораль нужна садическому герою; в духе вольтеровской традиции он даже проповедует ее необходимость. Для кого? Конечно, для жертв; с ними тогда проще управиться. И затем, чем более добродетельны и чисты эти жертвы, чем более ревностно они служат высоким идеалам христианства, тем соблазнительнее идея глумления над ними. Сохранение напряженности для садического героя важнее, нежели философская истина. Отсюда ясна двусмысленность его критики христианской морали.
Не менее двусмысленной предстает в творчестве Сада критика социальной несправедливости в современном ему обществе. Обратимся к роману "Несчастья добродетели". Кроткая, целомудренная Жюстина -- само олицетворение "добра". Сад намеренно не допускает у своей героини никаких желаний, кроме одного: в любой ситуации сохранить верность "добру". С такой "заданностью" героиня выходит в мир. И что же? Не успела она как следует оглядеться вокруг, как шишки -- одна тяжелее другой -- градом посыпались ей на голову. Она пытается защититься: молитвой, смирением, усердием. Тщетно! Никто не жалеет несчастную сироту; напротив, пользуясь ее беззащитностью, каждый встречный считает словно своим долгом оскорбить, обидеть ее побольнее. Жюстина в отчаянии, и только упорство помогает ей не свернуть со стези добродетели, но каждый раз, когда она хочет совершить какой-нибудь добрый поступок или же уклониться от совершения дурного, преступного, ее совершенно фатально ждет наказание. В результате различных, печальных для нее, пертурбаций Жюстина оказывается приговоренной к смертной казни за целый ряд не совершенных ею преступлений. И вот по дороге из Лиона в Париж, куда ее отправили под конвоем для утверждения приговора, на постоялом дворе она случайно встречается с процветающей сестрицей Жюльеттой, которой и рассказывает про все свои напасти. Что ждет ее впереди? "Процесс против несчастной женщины, у которой нет ни кредита, ни протекции, совершенно предрешен во Франции,-- читаем мы в книге,-- где считается, что бедность совершенно несовместима с добродетелью..." Ах, зачем Жюстина не послушалась мудрой разбойницы Дюбуа, одной из тех немногих, кто отнесся к Жюстине с симпатией! Что говорила разбойница? Перестань упорствовать в своем добронравии, живи, как живут другие. "В полностью развращенном мире я не посоветую тебе ничего другого, кроме порока".
Французская либеральная критика стремится представить создателя "Несчастий добродетели" как противника антагонистического общества и защитника угнетенных. "Ему удалось,-- пишет о Саде автор вступления к одному из последних изданий "Несчастий добродетели" Ж.-М. Гулемо,-- изобразить в злоключениях Жюстины... нарождающийся мир, в котором эксплуатация человека человеком является законом. Все герои "Несчастий добродетели" -- буржуа: судьи, хирурги, торговцы -- или люди, которые хотят ими стать"". Анализируя поведение этих "буржуа", которые принесли Жюстине столько бед, тот же автор делает вывод, имеющий прямую антибуржуазную направленность: "Не может быть честной буржуазия, которая в тот же самый момент не перестала бы быть буржуазией"4. Такой вывод, однако, вытекает из чего угодно, только не из произведений Сада. В этом смысле знаменательна концовка "Несчастий добродетели". Жюстина, спасенная Жюльеттой от гибели и живущая в роскоши жюльеттовского замка, погибает от удара молнии в первую же грозу. Видимо, ее добродетель была неугодна не только нарождающейся буржуазии, но и вечным небесам...
Отдавая себе отчет в несовершенстве социальной жизни, Жюльетта делает заключение вовсе не в духе Ж.-М. Гулемо: "Так как общество состоит из простофиль и мошенников, решительно сделаем ставку на последних: для самолюбия более лестно обманывать, нежели быть обманутым". А смекалистая разбойница Дюбуа, пользуясь существованием общественного неравенства, даже подвела философское обоснование под свой разбой: природа нас всех сделала равными, и если судьбе было угодно нарушить этот закон, то мы оставляем за собой право "исправить эти капризы". Чем? Грабежом... Так что садическому герою наличие социальной несправедливости по душе: оно еще один лишний довод в пользу творения зла. Садический герой -- прекрасный конформист. Недаром "Общество друзей преступления", созданное героями "Преуспеяний порока", имеет в одном из параграфов своего устава следующее положение конформистского толка: "Общество уважает правительство, под властью которого оно существует, и если оно себя ставит выше законов, то лишь потому, что из его принципов вытекает положение, в соответствии с которым человек не наделен властью создавать законы, противоречащие законам природы, но бесчинства, творимые его членами, носят внутренний характер и никогда не должны оскорблять ни тех, кем управляют, ни тех, кто управляет".
Садический герой знает, что ничто лучше не обезопасит его, чем порочный авторитарный режим. Ведь понятно, что подобный режим сам способствует возникновению садизма отсутствием гласности. "Мы боги",-- говорит Сен-Фон о правящей элите, никому не подсудной. Порою "боги" размножаются в угрожающих количествах; скромные коммерсанты, усидчивые студенты теряют головы, получая преступную возможность безнаказанно творить насилие над "другими", которых соответствующая пропаганда выставляет существами "второго сорта": это наблюдалось в нацистской Германии да и повсюду, где возникают тоталитарные режимы.
Садизм, как известно, существует не только в непосредственной форме сексуального насилия; он может иметь различные превращенные формы, сублимироваться в виде властолюбия, деспотизма; не случайно Сен-Фон прославляет царствие Нерона, насладившегося в жизни самыми изысканными и разнообразными формами порока. Но "сублимированный" садизм тесно связан с непосредственным, в той или иной мере определяясь преступным наслаждением, получаемым от надругательства над человеческой личностью, и характерно, что моральное глумление зачастую тяготеет к первичной форме садизма, получает сексуальную окраску: людей ради унижения раздевают, устраивают унизительные медицинские осмотры, заставляют фотографироваться в унизительных позах. Глумление над человеком порой достигает самых изуверских форм: массовое изнасилование, отрезание грудей, повешение за половые органы. История войн дает нам бесчисленное количество примеров подобных злодеяний.
Садический герой напоминает школьную модель какого-нибудь двигателя, с помощью которого мы можем наблюдать за порядком его функционирования, и хотя устройство ее достаточно примитивно, мы тем не менее можем составить себе представление о более сложных моделях, действие которых основано на идентичном принципе. Функцию прозрачной стеклянной стенки школьной модели выполняет откровенность садического героя; реальный исторический садист гораздо коварнее персонажей маркиза де Сада, он существует на обмане, на лицемерии, на подлоге; причем подлог бывает столь искусно замаскирован, что позволяет ему выступать в роли друга человеческого рода, носить мантию просвещенного гуманиста. Происходят также "перерождения", известные по классическому примеру инквизиции. Когда путь к "святой" цели лежит через преступные средства, то инквизитор (образ в данном случае собирательный) вводится в великое искушение: не познает ли он наслаждения в пользовании этими средствами, получая безграничную власть над еретиками и всеми теми, кого он может представить как таковых, и самоутверждаясь за счет этой власти? Если так случится, то одновременно произойдет своеобразная "рокировка" целей и средств: если ранее средства были нужны для достижения цели, то теперь цель становится нужной для применения средств.
Садический герой не скрывает своей мизантропии. Он честно признается в служении пороку и в своей враждебности по отношению к "добру". Сен-Фон советует тиранам: "Гоните добродетель из ваших империй, ибо ваши народы прозреют, когда она воцарится, и ваши троны, которые держатся лишь на пороке, будут тогда сметены: пробуждение свободного человека станет жестоким для деспотов..." Однако опасность приходит не от добродетели, а с совершенно неожиданной стороны. Садический герой, как мы помним, оправдывает свои преступления ссылкой на волю природы, поэтому, в сущности, он совершает постоянно полузапретные действия: запретные с точки зрения человеческих законов, но разрешенные более высокой инстанцией -- природой. Ища средства для упрочения царства зла, Сен-Фон живописует картину Страшного суда, когда этот бог с чертами неумолимого садиста собирает людей и обращается к праведникам с такими словами: "Когда вы увидели, что на земле все порочно и преступно, почему вы упорствовали на стезе добродетели? Постоянные несчастья, которые я обрушивал на мир, разве вас не убедили в том, что я люблю только беспорядок и что меня нужно раздражать, чтобы мне нравиться? Разве я не давал каждый день пример разрушения -- почему вы не разрушали? Глупец! Что ты не подражал мне?!" Мысль о таком великом посрамлении праведников приводит Сен-Фона в неописуемый экстаз, но в конечном итоге посрамленным оказывается сам министр. Дело в том, что при непосредственном, активном вмешательстве бога в дела людей из полуразрешенного действия Садический акт становится полностью разрешенным. Более того: ортодоксальным! В присутствии "злого" бога самый сладостный корень распутства -- его запретный характер -- засыхает и гибнет.
Запретным же действием становится творение добра!
Возможность доброго поступка как действия запретного, караемого богом, не реализована в творчестве Сада, хотя писатель подошел к этой сложной проблеме вплотную, создав Жюстину, неустанно стремящуюся к добру в этом "полностью развратном" мире и убиенную небесами. Однако образ Жюстины невозможно толковать как вызов порочному мирозданию; она создана автором скорее для демонстрации "рахитичности" христианской добродетели. Между тем ежели мир лежит во зле и требует от нас совершения дурных поступков во имя его поддержания, то творение добра назло злу следует рассматривать как еще одну форму человеческого самоутверждения, могущую иметь двоякий характер: альтруистический и эгоистический. В конкретно-исторической ситуации первый тип самоутверждения принимает вид самоотверженного героизма, второй -- нарциссического нонконформизма. Первый тип слишком известен благодаря его справедливому прославлению, чтобы на нем здесь останавливаться. Что же касается вышеуказанного нонконформизма, то он нам представляется принципом нетворческим. Нарциссический нонконформист обуян гордыней и, как правило, самодоволен. Он беспределен в своих требованиях, но в конечном счете он не желает (сам того, может быть, не сознавая) изменения ситуации, при которой царствует "зло": он занял позу вечного к нему оппозиционера и настолько привык к этой позе, настолько удобно и бесхлопотно ему в этом положении, что к другому положению он попросту не готов и в нем себя не мыслит.
Что же, однако, делает садический герой, обнаружив полную разрешенность порока? Он ищет путей возврата к преступлению. Он отказывается от "злого" бога; более того, он теперь косо смотрит на всепозволяющую природу. Пусть она пассивна, но ведь все равно преступление только полузапрещено, раз она ему покровительствует. Садический герой спешит порвать с нею свой "договор", он ее ненавидит, он мечтает ей напакостить: "Я хотел бы нарушить ее планы, противодействовать ее развитию, остановить движение звезд, разрушить планеты, плывущие в пространстве, уничтожить то, что ей служит, защитить то, что ей вредит, создать то, что ее раздражает,-- одним словом, оскорблять ее во всех ее творениях, срывать все ее великие начинания..."; он готов на любую акцию, лишь бы только освободиться от ее патронажа, благодаря которому он посмел "грешить". (При этом садический герой не стремится к окончательному разрыву с природой; он вновь прибегает к ее покровительству, когда того требуют дидактические соображения.) Но природа "прилипчива", от нее не отвяжешься, ее не уничтожишь, и, сознавая это, садический герой требует для себя автономии, отказывается признать себя ее подданным. Он выносит природу "за скобки" точно так же, как "некоторые деисты уводили бога во внеземные эмпиреи, где он терял всякую власть над человеком и миром". Только "оттолкнув" от себя природу, садический герой может вздохнуть свободно. В мире, где царствуют одни человеческие законы, он будет совершать полностью запретные действия.
Но даже самое запретное действие, многократно повторенное, приедается, и, для того чтобы поддерживать постоянный накал, постоянное напряжение, садическому герою приходится искать все новые и новые формы преступных наслаждений. Ненасытная жажда новизны в наслаждении превращает садического героя в своего униженного раба. Он ищет "утешение" в некрофилии и других не менее чудовищных экспериментах. Как морфинист, он должен изо дня в день увеличивать дозу наркотического впрыскивания. Кровь жертв льется все более широким потоком. Садический герой охвачен страстью к большим числам. Подайте ему сотни жертв, тысячи любовниц и любовников! Г-жа Сент-Анж из "Философии в будуаре" достигает астрономических результатов: у нее было двенадцать тысяч мужчин!..
Одна за другой, десяток за десятком перед утомленным взглядом садического героя проходят жертвы. Ему нет даже времени их как следует рассмотреть, они для него все на одно лицо, на одно тело -- все прекрасны, "как Венеры", и он рассеянно скользит взглядом по их несомненным "прелестям". Садический герой пресыщен. Дни становятся похожи один на другой. Монотонно текут они, и вместе с садическим героем начинает скучать и читатель. Он уже успел оправиться от шока, в котором пребывал, вкусив описание первых зверств... И стало скучно!
Чтобы выйти из состояния пресыщения, нужно совершить что-то поистине невероятное, и садический герой ищет этой возможности. Иногда помогает случай. Вот Жюльетта со своей подружкой, леди Клервил из "Общества друзей преступления", попадают в беду. Их держат в качестве заложниц противники Сен-Фона. Либертинкам грозит смерть. Чтобы вызволить их из беды, Сен-Фон посылает им на помощь двух расторопных молодых офицеров. Дамы при первом удобном случае отдаются им, а затем, в суматохе возникшей перестрелки, осознав, что они уже спасены и ничто больше им не угрожает, убивают из пистолетов своих освободителей-любовников, испытывая невероятное наслаждение от собственного предательства. Описаниями таких коварств испещрена история Жюльетты. Но скоро наступает тот самый неизбежный момент, когда либертинам надоедает совершать даже самые изощренные преступления, и они преступают последний предел: начинают истреблять друг друга.
При нарастании преступлений в садическом мире у многих либертинов не выдерживают нервы. Они должны отойти в сторону. С ними не церемонятся: их уничтожают. Садический мир не знает компромиссов. Раз встав на путь порока, либертин должен либо пройти его до конца, либо оказаться жертвой "коллег". Здесь торжествуют сильнейшие. К верховной власти приходит самый коварный и самый жестокий злодей -- это не случайность, а закономерность в садическом мире, поэтому Сад, вопреки исторической правде, наделяет правителей Европы, которые фигурируют на страницах "Преуспеяний порока", чертами самого отчаянного демонизма. Сад не щадит даже папу римского. Он заставляет Пия VI, известного своей кротостью, совершать черные мессы в римском соборе Святого Петра и славословить атеизм и безудержный либертинаж.
Либертин Корделли славится среди "друзей преступления" изощренностью мучений, которые он придумывает для своих несчастных жен и детей. Однако в нем, видимо, все-таки теплились "угольки" добродетели, ибо после совершения преступления он отправлялся в часовню замаливать свои грехи. Жюльетта, узнав об этом, не смогла простить ему такой "низости" -- она убила его. Впрочем, она сама едва избегла подобной участи, чуть не став жертвой могущественного Сен-Фона, который задумал уморить голодом две трети Франции по своему капризу. Какой порочной ни была Жюльетта, она все же не нашла в себе сил стать соучастницей преступления и была вынуждена спасаться бегством из Парижа, боясь гнева министра. Нашлась, однако, и на министра управа. Садический мир не простил ему фантазий о "злом" боге. Сен-Фон стал жертвой своего наперсника по преступлениям, министра Нуарсея.
Итак, как мы видим, последовательные либертины произвели основательную "чистку" садического мира. Остались самые отборные злодеи. Но и на этом дело не кончилось.
Проанализируем "случай" принцессы Олимпии.
Эта итальянская подруга Жюльетты и леди Клервил слыла одним из наиболее активных идеологов либертинажа. Она была убеждена в нерасторжимой связи наслаждения с преступлением. "Если утончать акты сладострастия,-- уверяла она подруг,-- то непременно придешь к убийству, потому что убийство есть последний предел сладострастия". Бедняжке, однако, суждено было стать жертвой собственных теорий. В горячих головах Жюльетты и Клервил зародился, возбуждая их чувственность, план убийства Олимпии. Пригласив однажды Олимпию на совместную прогулку по окрестностям Неаполя, подруги, поднявшись к вершине Везувия, набросились на принцессу, чуждую всяких подозрений, и связали ее.
"-- Шлюха! -- сказали мы ей.-- Ты нам надоела, мы привели тебя сюда лишь затем, чтобы тебя погубить... Мы собираемся сбросить тебя в недра этого вулкана.
-- Ах, подружки, что же я такого совершила?
-- Ничего. Ты нам надоела, разве этого не достаточно?"
Коварство распутниц не знало предела. После двух часов несусветных глумлений над Олимпией они сбросили ее в кратер Везувия.
Поведав об этом происшествии, Жюльетта затем характеризует свою покойную "подружку" в следующем любопытном "некрологе": "Олимпия, принцесса де Боргезе, была женщина нежная, обаятельная, увлекающаяся в наслаждениях, либертинка по темпераменту, полная воображения, но так и не углубившая своих принципов; скромная, придерживающаяся предрассудков, способная изменить свои воззрения при первом несчастье, которое с ней произойдет, она, благодаря этой одной слабости, не была достойна двух столь испорченных женщин, как мы".
По сути дела, Жюльетта противоречит себе. Если в "некрологе" приводится "идейная" причина уничтожения Олимпии как слабой и непоследовательной либертинки -- причина, которая обычно служила основанием для предыдущих преступлений против "своих",-- то у кратера вулкана были произнесены другие слова: "ты нам надоела". "Идейная" подоплека преступления превратилась в выдумку! Убийство наперсников в садическом мире становится беспричинным. Только такие, беспричинные, преступления еще способны воспалять воображение либертинов...
Садический герой справляет свое торжество среди руин, трупов жертв и замученных им "друзей". Ослепленный фейерверком своих преступлений, он по-прежнему считает себя хозяином положения. Он не понимает, что только случайность уберегла его от уничтожения, что, может быть, сейчас, в момент наивысшего своего торжества, он получит предательский удар ножом в спину. Он не понимает, что, убив своих детей, он прервал свой род и что неумолимо надвигающаяся старость с ее беспомощностью в любом случае превратит его в жертву молодых прозелитов либертинажа, философии здоровых и сильных, не требующих к себе снисхождения, презирающих "слабинку".
Садический герой, по сути, обречен на поражение. Весь вопрос -- в сроках его поражения.
3. ОСМЫСЛЕНИЕ САДИЧЕСКОЙ МИСТЕРИИ В XX ВЕКЕ
Критически анализируя творчество Сада, мы, естественно, не можем не заинтересоваться вопросом о том, какое влияние оно оказало на искусство нашего века и каким образом было интерпретировано.
Г. Аполлинер, "открывший" Сада, высказался о нем как о "самом свободном из когда-либо существовавших умов". Это представление о маркизе было подхвачено сюрреалистами, оно по-разному ими варьировалось, но сущность его не изменялась. Ему отдали дань А. Бретон, воспевший Сада в стихах ("Маркиз де Сад отыгрался") и нашедший у него "волю к моральному и социальному освобождению", П. Элюар, посвятивший в 20-е годы восторженные статьи "апостолу самой абсолютной свободы", Р. Деснос, автор "Свободы или любви", славословящий садические извращения, и др. Это было в основном эмоциональное восприятие. В произведениях Сада сюрреалистов увлек вселенский бунт, который они сами мечтали учинить; Сад стал для них символом протеста против ханжеской морали. Коли буржуа эпатируют романы маркиза, коли он считает их одиозными, скандальными, безнравственными -- так да здравствует Сад! Маркиз был привлечен на службу "сюрреалистической революции", потому что эротика -- это "булыжник" сюрреализма, что с особой убедительностью продемонстрировала международная выставка сюрреализма в Париже в 1959--1960 годах, центральной темой которой стал эротизм и которая в этой связи была воспринята буржуазной публикой как "революционная" провокация.
Сюрреализм не только вознес Сада на "божественную" высоту -- творчество автора "Преуспеяний порока" стало одним из источников вдохновения сюрреалистов, чьи эротические наваждения перекликаются с видениями фантастических оргий, запечатленных "ветераном тюрьмы". Особенно тесная связь с Садом возникла у тех адептов сюрреализма, кто зафиксировал в эротическом действии момент высвобождения деструктивных желаний и сил. Нельзя не упомянуть в этой связи имени С. Дали, придающего, по его собственным словам, "в любви особую цену всему тому, что названо извращением и пороком". Многие из картин этого художника, с характерным для него стремлением -- свойственным и Саду -- рационалистически упорядочить не подлежащий упорядочению мир неконтролируемых, иррациональных, подсознательных порывов души, содержат садический элемент (как, например, "Осеннее каннибальство" (1936--1937), "Одна секунда до пробуждения от сна, вызванного полетом осы вокруг граната" (1944), "Юная девственница, содомизирующая себя своим целомудрием" (1954) и др.). Еще в большей степени "садичен" немецкий сюрреалист Г. Бельмер, чрезмерно насытивший свое творчество образами эротического насилия. Его "куклы" (это скульптурные работы, созданные из различных материалов) словно побывали в руках жестоких либертинов: их конечности вывернуты, глаза полны слез и страха. Садические мотивы звучат также в творчестве А. Массона, Ф. Лабисса, М. Рея (создавшего воображаемый портрет Сада на фоне Бастилии), М. Эрнста (в его картине "Дева Мария, наказывающая младенца Иисуса в присутствии трех свидетелей: Андре Бретона, Поля Элюара и автора", на которой изображена мадонна, беспощадно шлепающая Христа по ягодицам), К. Труя, писавшего картины непосредственно по мотивам романов Сада. Отдавший большую дань сюрреализму крупный испанский режиссер Л. Бюнюэль зачастую создает в своих фильмах сцены, навеянные образами садического мира. Садический "привкус" ощущается также в драматургии теоретика "театра жестокости" А. Арто, стремившегося обновить театральные каноны путем введения навязчивых тем кровосмешения, пыток и насилия. И уж если речь зашла о драматургии, то нельзя не упомянуть о творчестве Ж. Жене, достойного продолжателя садических традиций в XX веке, "идейного" гомосексуалиста, испытывающего слабость к "организованному злу", в каких бы брутальных формах оно ни выражалось, воспевающего три основные "добродетели": преступление, педерастию и предательство ("Наверное, именно моральное одиночество предателей -- к которому я стремлюсь -- заставляет меня восхищаться ими и их любить",-- пишет он в "Дневнике вора"), прославляющего запретное действие во имя его запретности. Ж. Жене пребывает в своеобразном мире нравственных ценностей, где все сознательно вывернуто наизнанку, поставлено с ног на голову вследствие продолжительного припадка глумления не то над "буржуазным конформизмом", не то над "condition humaine".
"Гуманистический комплекс" первых послевоенных лет заставил по-новому взглянуть на "божественного" маркиза. "Бесспорно,-- писал в 1945 году Р. Кено,-- что воображаемый мир Сада, желанный его героям (и почему бы -- не ему самому?),-- это прообраз, в виде галлюцинации, того мира, где правит гестапо с его пытками и лагерями".
Французские экзистенциалисты "встретили" Сада холодно. "Нужно ли сжечь Сада?" -- задалась вопросом Симона де Бовуар; можно было подумать, что для маркиза вновь начался XIX век. В духе сартристского физиологизма Бовуар в своем обширном эссе попыталась (без особого успеха) объяснить своеобразие философской проблематики Сада патологическими свойствами его организма: мнимым гермафродитизмом, породившим якобы ревность Сада к женщинам как к своим соперницам и желание их уничтожить. Камю был еще более категоричен. В своем анализе философии Сада в "Бунтаре" он в достаточной мере голословно идентифицировал идеи Сада с идеями его героев вроде Сен-Фона, низводящих "человека до объекта эксперимента".
Но чем дальше в прошлое уходила война, тем более явственно возрождалась сюрреалистическая привязанность к Саду. В 1959 году в ознаменование 145-й годовщины со дня смерти маркиза сюрреалисты устроили специальную церемонию, подтвердившую их верность Саду. Возрождалась также и сюрреалистическая трактовка произведений Сада как призыва к "освобождению", однако это происходило на новой, более серьезной основе -- в обстоятельных работах Ж. Лели (который, как почти все другие исследователи творчества Сада старшего поколения, в молодости был связан с движением сюрреализма). Ж. Лели убежден в том, что у Сада существовали гуманистические намерения. Он даже готов утверждать, что если бы человечество прислушалось к голосу Сада, ему бы удалось избежать позора существования фашистских режимов в Европе. Мысль, конечно, наивная, но наивность такого утверждения -- еще не аргумент в пользу тех, кто, как Камю, путает Сада с его героями. Р. Барт предложил свою концепцию. По его мнению, обвинение в антигуманизме, выдвинутое против Сада, основывается на недоразумении: к Саду подходят как к реалисту, в то время как он постоянно "приводит нам доказательства своего "ирреализма", ибо все, что происходит в романах Сада, совершенно невероятно. Р. Барт прав в том отношении, что Сада действительно недопустимо рассматривать в качестве реалистического писателя. Но разве только реалист может быть удостоен адекватной нравственной оценки?
Что же заставило Сада демонстрировать порок во всем его инфернальном великолепии?
На этот вопрос мы, кажется, можем найти ответ у самого писателя. "Я должен, наконец, ответить на упрек,-- пишет он в "Мысли о романах",-- который мне был сделан, когда появилась "Алина и Валькур". Мое перо, говорят, слишком остро, я наделяю порок слишком отвратительными чертами; хотите знать почему? Я не хочу, чтобы любили порок, и у меня нет, в отличие от Кребийона и Дора, опасного плана заставить женщин восхищаться особами, которые их обманывают, я хочу, напротив, чтобы они их ненавидели; это единственное средство, которое сможет уберечь женщину; и ради этого я сделал тех из моих героев, которые следуют стезею порока, столь ужасающими, что они не внушают ни жалости, ни любви". Далее Сад пишет: "Я хочу, чтобы его (имеется в виду преступление.-- В. Е.) ясно видели, чтобы его страшились, чтобы его ненавидели, и я не знаю другого пути достичь этой цели, как показать его во всей жути, которой оно характеризуется. Несчастье тем, кто его окружает розами".
Великолепная гуманистическая программа! Сад не мочит роз в сточной канаве, он шлет несчастье на головы тех, кто порок "окружает розами". Так неужели Ж. Лели все-таки прав: Сад -- гуманист? Гуманист, как известный персонаж "Волшебной горы", который мечтал о создании энциклопедии порока ради его сокрушения... Но тогда почему же в следующей строке "Мысли о романах" Сад отказывается от авторства "Несчастий добродетели": "Так пусть мне больше не приписывают романа о Ж...; никогда я не писал подобных вещей, никогда, безусловно, и не буду писать..."? Не потому ли, что если достаточно "невинный" роман "Алина и Валькур" можно защитить, прикрывшись гуманными намерениями, то в истории Жюстины настолько обнажена главная идея, выраженная в самом названии, что роман "спасти" невозможно никак?
Выпад Сада против порока и его носителей можно считать хитроумной уловкой на основании того, что в своем творчестве Сад не предложил и даже не попытался предложить никакой серьезной альтернативы пороку. Добродетель? В представлении Сада добродетель была связана с христианской моралью и "богом". Отвернувшись от этих "химер", Сад отвернулся и от нее, достаточно показав ее немощность в истории Жюстины. Он сомневался в самодостаточности добродетели. "Ты хочешь, чтобы вся вселенная была добродетельной,-- философствует он в одном письме,-- и не чувствуешь, что все бы моментально погибло, если бы на земле существовала одна добродетель". Размышления Сада невольно вызывают в памяти воспоминание о ночном госте Ивана Карамазова, уверявшего, что без существования зла история бы закончилась... Но если Достоевский не удовлетворился софизмами черта, то Сад, напротив, покорился показавшейся ому очевидной мысли о необходимости присутствия зла в мире. Он оказался заворожен, загипнотизирован ею и не нашел ничего иного, как чистосердечно возвестить о неистребимости и торжестве зла, которому в своем творчестве предоставил такие полномочия, каких оно еще никогда не получало в искусстве.
Итак, Сад ставит грандиозную мистерию о торжестве зла. Ее играют в полутьме, посреди декораций, изображающих подвалы заброшенных замков. Сад пристально следит лишь за логикой триумфального развития эгоистической страсти, сметающей все на своем пути. Вот почему Сад ценит и любит порядок даже в самом диком загуле, в самой сумасшедшей оргии.
Его ведущие актеры прилежны; они хорошо знают свои роли, не несут "отсебятины", не увлекаются экспромтом; они во всем следуют установкам своего режиссера-моралиста. Что ж, тем явственнее оказывается его ошибка: самостийное зло, лишенное творческого начала, истощив свои силы, выжатое как лимон, не спросясь ничьего дозволения, кончает самоуничтожением.
Покидая зрительный зал после конца представления, гуманистический оппонент Сада может торжествовать: философия "интегрального эгоизма" с треском провалилась; зло не прошло!
Отпразднуем, однако, это торжество сдержанно.
Оно не должно послужить поводом для того, чтобы творчество Сада стало достоянием "массовой культуры" (в результате вульгарных экранизаций или изданий сокращенных вариантов книг), которая позаботится об изъятии философского содержания из произведений маркиза ради выпячивания "порнографического" элемента и эффектных кровопусканий. Совершенно прав был М. Бланшо, утверждавший в письме к коллоквиуму ученых в Эксе, что нельзя "привыкать к Саду".
Вместе с тем Сад -- это этап европейской культуры. Сюрреалисты не зря называли его "освободителем". Культура должна пройти через проблематику Сада, вербализировать эротическую стихию, определить логику сексуальных фантазий. Лишь при условии богатого знания о законах эротики, уничтожения ханжеских табу, свободного владения языком страстей, наконец, такой ментальности, которая позволяет читать Сада не столько как порнографическое откровение, занятное само по себе, сколько философское кредо наслажденца, можно преодолеть ту болезнь немоты, которая сковывает "смущающуюся" культуру. К сожалению, русская культура не богата развитой эротической речью, ее представления об эротике достаточно скудны, зачастую примитивны, построены на целой системе предрассудков, ее пугают "недозволенные" видения. Можно, конечно, гордиться своей затянувшейся "невинностью", находить в ней особую прелесть, но порой эта "невинность" уж слишком сильно напоминает невежество.
Торжество гуманистического оппонента Сада только тогда не будет опрометчивым, когда он в достаточной мере определит условия, при которых возникает феномен садизма, и углубит свой анализ причин, его порождающих, оставаясь, естественно, нетерпимым к любым формам садизма.
«Тот не преступник,
кто изображает
Поступки, что
Природа нам внушает».
Эпиграф, который выбрал де Сад для своей книги «Новая Жюстина».
Современники считали его воплощением зла и безудержного разврата. О его жестокости ходили легенды.
Феномен маркиза де Сада — самой колоритной фигуры в истории мировой эротической литературы, личности, которой мы обязаны появлением такого широко распространенного термина, как садизм — до сих пор не изучен.
Его изощренная фантазия, стремившаяся найти воплощение во все новых формах разврата, в немыслимых оргиях, в итоге вылилась в целый ряд талантливых литературных произведений.
Пытаясь дойти до пика наслаждения, маркиз в конце концов нашел выход своим страстям и желаниям, неприемлемым для подавляющего большинства его современников. Высший экстаз он обрел... в творчестве.
Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад появился на свет 2 июня 1740 года в Париже в богатой и знатной семье. В Провансе род де Сад считался одним из самых древних и знаменитых. Его отец был королевским наместником, управлявшим четырьмя провинциями, мать — фрейлиной принцессы. С рождения мальчика окружали роскошь и богатство. Он рос избалованным и высокомерным, необузданным в гневе и деспотичным. Он с детства считал, что его происхождение позволяет ему брать от жизни все и получать наслаждение так, как ему вздумается.
Первым учителем мальчика стал аббат д"Эбрей. Затем юный маркиз обучался в иезуитском Коллеж д"Аркур в Париже. Когда ему исполнилось 14 лет, он был записан в королевскую гвардию и через год получил чин младшего лейтенанта королевского пехотного полка. Его никак нельзя было упрекнуть в трусости: маркиз участвовал во многих войнах, которые вела Франция в то время. По отзывам современников, сражался он храбро (де Сад дослужился до полковника кавалерии). Кроме того, природа наделила его красотой, которая вкупе с прекрасными манерами и отвагой делала его неотразимым для женщин. Он легко завоевывал их сердца и так же легко расставался с ними...
В 1763 году, после окончания Семилетней войны, 23-летний маркиз был отправлен в запас и через пару месяцев женился. Это был брак по расчету, по крайней мере со стороны маркиза. Его супругой стала Рене-Пелажи Кордье де Монтрей, старшая дочь президента Третьей палаты по распространению пошлин и налогов в Париже. Поговаривали, что маркизу гораздо больше импонировала младшая дочь, но родители отказались выдать ее замуж раньше старшей. Итак, получив в жены покорную, любящую его безумно, но нелюбимую им девушку, маркиз пустился во все тяжкие.
Первой известной жертвой его низменных страстей стала 20-летняя проститутка Жанна Тестар, которая согласилась на любовную встречу с маркизом в его доме. Он провел девушку в небольшую комнатку без окон, со стенами, задрапированными черными портьерами и украшенную порнографическими рисунками вперемежку с...распятиями. Здесь же стояли несколько плетей. Хозяин предложил ей выбрать любую и отстегать его, а затем самой подвергнуться такой же экзекуции. Девица наотрез отказалась, и отвергла предложение маркиза заняться анальным сексом. Де Сад пришел в ярость. Угрожая смертью, он приказал Жанне разбить одно из распя-тий... Насмерть перепуганной женщине удалось убежать.
А маркиз вскоре был заточен в королевскую тюрьму — в башню замка Венсенн (со дня его свадьбы не прошло и полугода). Однако благодаря вмешательству родителей жены, весьма влиятельных при дворе, распутного маркиза выпустили на свободу через 15 суток, правда, после «глубокого» раскаяния...
Урок не пошел впрок. Конечно, некоторое время маркизу пришлось по крайней мере, проявлять осторожность. Но успокаиваться он не собирался: встав на путь поиска наслаждений, маркиз уже не мог остановиться. Вот характерные строки из донесения полицейского инспектора Марэ, относящиеся к тому времени: «Я бы настоятельно советовал госпоже Бриссо (хозяйка публичного дома), не вдаваясь в подробные объяснения, отказать маркизу де Саду, если тот начнет требовать от нее девицу легкого поведения для забав в уединенном доме свиданий».
В 1764 году маркиз сменяет своего отца на посту королевского генерального наместника, а параллельно предается безудержному разврату в компании танцовщицы Бовуазен, известной своим распутным поведением. Он отправляется с танцовщицей, которую выдает за свою жену, в родовое поместье Лакост и здесь реализует свои фантазии в бесконечных оргиях...
После первого заключения проходит всего 4 года, и маркиз вновь попадает за решетку за аналогичное преступление. На этот раз в сети коварного маркиза попала 36-летняя вдова кондитера Роза Келлер. А дело было так: когда де Сад гулял по городу, разодетый охотником, он встретил эту женщину на площади Виктуар. Роза подошла к нему и попросила милостыню. В ответ маркиз предложил ей подняться с ним в поджидавший его фиакр и отвез ее на свою виллу. Здесь, пригрозив пистолетом, заставил ее раздеться, связал ей руки и начал избивать плетью семихвосткой с узелками на концах, а затем нанес ей множество неопасных порезов перочинным ножом. После чего маркиз уложил жертву на шелковые простыни и смазал ее раны бальзамом. Затем он накормил несчастную и запер ее в комнате.
Роза не стала дожидаться продолжения и, связав простыни, выбралась из заточения и сбежала, оглашая окрестности громкими воплями... Простолюдины были крайне возмущены — ведь маркиз издевался над Розой как раз на Пасху...
Израненная вдова побежала в полицию и подала на маркиза жалобу. Вскоре его арестовали и препроводили в тюрьму, где он находится чуть больше месяца — 2 400 ливров, которые маркиз передал Розе через своего поверенного, убедили потерпевшую отказаться от жалобы. Верховный суд Франции утверждает королевский указ о помиловании, и де Сад, заплатив штраф в 100 луидоров, вновь оказывается на свободе. Маркиза обязали жить тихо-мирно в своем замке, но не таков был де Сад, чтобы отказывать себе в привычных удовольствиях. Перебравшись в замок вместе с семьей, он пригласил туда «погостить» и младшую сестру своей супруги, которая вскоре стала его любовницей. Атмосфера в замке была сладострастной: с легкой руки маркиза здесь ставились целые эротические спектакли, в которых принимали участие и его жена вместе с сестрой. Однако, видимо, такая спокойная в общем-то жизнь вряд ли могла удовлетворить изощренные пристрастия де Сада.
Довольно быстро пресытившись, он отправился в Марсель под благовидным предлогом — получить долг. Здесь он приказал своему лакею Латуру привезти в замок несколько женщин легкого поведения. Лакей выполнил поручение господина—через некоторое время он вернулся в сопровождении четырех портовых проституток. Девиц заставили принять участие в оргии. Первым делом их по очереди отстегали плетьми, затем каждая проделала то же самое с маркизом, после чего де Сад и Латур занялись с женщинами сексом. При этом хозяин щедро раздавал всем девицам под видом конфет засахаренных и облитых шоколадом шпанских мушек.
По прошествии нескольких часов двум женщинам стало плохо — началась рвота, которую невозможно было остановить. Напуганные возможными последствиями, де Сад и Латур, бросив все и всех, поспешно бежали из города. Их опасения оправдались: местные власти заочно приговорили их к смертной казни — де Саду должны были отрубить голову, его слугу и компаньона — повесить. Однако казнь не состоялась по причине отсутствия приговоренных.
По прошествии нескольких месяцев маркиза и его слугу все-таки арестовали и посадили в Миоланский замок. Правда, ненадолго — с помощью все еще любящей де Сада жены им удалось бежать. Некоторое время беглецы скрывались в Женеве, затем отправились в Италию и, наконец, вернулись на родину.
Снова оргии следуют одна за другой. Оставив в покое дам легкого поведения, де Сад развлекается теперь тем, что развращает в своем замке молоденьких девушек. Двум его жертвам удается сбежать — одна из них была изранена до такой степени, что ей срочно потребовалась медицинская помощь.
Но этого ненасытному маркизу показалось мало: он подкупает монаха местного монастыря с тем, чтобы тот поставлял ему новые жертвы для оргий. Ходили упорные слухи, что некоторых девушек маркиз зверски убивал, однако подтверждения эти факты не нашли.
В начале 1777 года де Сад получает из Парижа весть, что его мать умирает. И хотя маркиз всегда относился к матери довольно равнодушно, он бросает все и мчится в Париж, невзирая на предупреждения друзей, что там его могут арестовать. Что и происходит. На этот раз маркиз попадает в заключение в Венсенский замок. И хотя смертный приговор давно обжалован влиятельными родственниками, по приказу короля освобождению де Сад не подлежит. Годы тюремного заключения не проходят даром. Именно в Венсенском замке маркиз всерьез занялся литературным трудом. Все его нереализованные фантазии находят воплощение на бумаге.
Революция 1778 года застает неутомимого маркиза в Бастилии. Высунувшись из окна своей камеры и используя в качестве рупора жестяную трубу для нечистот, он призывает народ на штурм крепости. Об инциденте становится известно королю, и де Сада срочно переводят в психиатрическую лечебницу в Шантарон — за 10 дней до штурма и разрушения Бастилии.
Из дома умалишенных он освобождается в марте 1990 года. К этому времени его верная жена, не в силах больше выносить «художества» супруга, разводится с ним и принимает постриг. Маркиз, похоже, не слишком сильно переживает утрату: рядом с ним постоянно находится какая-нибудь пылкая утешительница.
Казнь короля сильно меняет его жизнь. Де Сада назначают присяжным революционного трибунала. Однако террор, развязанный кликой Робеспьера, оказывается ему не по нутру. Любопытно, что, имея прекрасную возможность реализовать свои порочные наклонности в период смуты, маркиз не использует ее. Красочно описывая в своих произведениях запредельную жестокость, в реальной жизни маркиз резко осуждает зверства, которые творят приспешники Робеспьера. Революция оказалась для де Сада... излишне жесткой.
Маркиз расстается с «товарищами» по революции, пытаясь полностью посвятить себя литературному труду. Не тут-то было. На сей раз его обвиняют «в умеренности» и снова препровождают в тюрьму.
Из очередного заточения он освобождается лишь после падения режима Робеспьера. Уже больной, практически без средств к существованию, он вынужден участвовать в театральных представлениях, зарабатывая себе на пропитание. Жизнь катится под уклон.
В 1800 году де Сад пишет роман «Золоэ и два ее спутника», в героях которого, предающихся безудержному разврату, легко угадываются император Бонапарт и Жозефина. И снова тюрьма, затем — психиатрическая лечебница, которая и стала последним пристанищем этого незаурядного человека. Один из современников де Сада вспоминал: «Старый садовник, который знал маркиза во время его заключения здесь рассказывал нам, что одним из его развлечений было приказать принести ему полную корзину роз, самых красивых и дорогих, какие только можно найти в окрестностях. Сидя на табуретке около грязного ручья, пересекающего двор, он брал одну розу за другой, любовался ими, с видимой страстью вдыхал их аромат... Затем опускал каждую из них в грязь и отбрасывал от себя, уже смятую и вонючую, с диким смехом».
Перед смертью маркиз де Сад впал в полное безумие. Он умер в психиатрической лечебнице Шарантон 10 декабря 1814 года. Еще будучи в здравом уме, он написал завещание, в котором есть и такие строки: «Я льщу себя надеждой, что имя мое изгладится из памяти людей»...
Надежды де Сада не оправдались — интерес к его творчеству не ослабевает. Напротив, многие исследователи находят в его произведениях все новые грани. И он по-прежнему остается одной из самых загадочных и противоречивых личностей в истории литературы...
Алиса МИНИНА
План Бастидии.Сначала его камера находилась на 2 ом этаже,затем на 6-ом
Наиболее значимые работы Маркиза де Сада
- 1782: Диалог священника с умирающим;
- 1785: Сто двадцать дней Содома, или Школа разврата;
- 1787: Несчастья добродетели;
- 1788: Жюстина, или Несчастная судьба добродетели;
- 1788: Алин и Валькур, или Философский роман;
- 1788: Дорси, или Капризы судьбы;
- 1787—88: Сказки, басни и фаблио;
- 1787—88, 1799: Преступления любви, героические и трагические новеллы, предваряемые Мыслями о романе;
- 1791—93: Политические труды: Послание парижских граждан королю Франции, Секция Пик и т. п.;
- 1790: Философия в будуаре;
- 1790: Новая Жюстина, или Несчастья добродетели, или Успехи порока;
- 1790: Окстьерн, или Несчастья развратной жизни;
- 1797: Жюльетта;
- 1800: Обращение автора «Преступлений любви» к Вильтерку, презренному писаке;
- 1803: Заметки к «Дням Флорбеля» под заглавием «Последние наблюдения и замечания к данному великому труду»;
- 1812: Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская;
- 1813: Тайная история Изабеллы Баварской, королевы Франции.
- 120 дней Содома, или Школа разврата
(Les 120 journées de Sodome, ou l"École du libertinage
, роман, 1785)
- Несчастья добродетели
(Les Infortunes de la vertu
, роман, первая редакция «Жюстины», 1787)
- Жюстина, или Несчастная судьба добродетели
(Justine ou les Malheurs de la vertu
, роман, вторая редакция, 1788)
- Алин и Валькур, или Философский роман
(Aline et Valcour, ou le Roman philosophique
, роман, 1788)
- Дорси, или Насмешка судьбы
(Dorci, ou la Bizarrerie du sort
, новелла, 1788)
- Сказки, басни и фаблио
(Historiettes, Contes et Fabliaux
, 1788)
- Змей (Le Serpent
)
- Гасконское остроумие (La Saillie Gasconne
)
- Удачное притворство (L’Heureuse Feinte
)
- Наказанный сводник (Le M… puni
)
- Застрявший епископ (L"Évêque embourbé
)
- Привидение (Le Revenant
)
- Провансальские ораторы (Les Harangueurs Provençaux
)
- Пусть меня всегда так надувают (Attrapez-moi toujours de même
)
- Угодливый супруг (L"Époux complaisant
)
- Непонятное событие, засвидетельствованное всей провинцией (Aventure incompréhensible
)
- Цветок каштана (La Fleur de châtaignier
)
- Учитель-философ (L’Instituteur philosophe
)
- Недотрога, или нежданная встреча (La Prude, ou la Rencontre imprévue
)
- Эмилия де Турвиль, или жестокосердие братьев (Émilie de Tourville, ou la Cruauté fraternelle
)
- Огюстина де Вильбланш, или любовная уловка (Augustine de Villeblanche, ou le Stratagème de l’amour
)
- Будет сделано, как потребовано (Soit fait ainsi qu’il est requis
)
- Одураченный президент (Le Président mystifié
)
- Маркиз де Телем, или последствия либертинажа (La Marquise de Thélème, ou les Effets du libertinage
)
- Возмездие (Le Talion
)
- Сам себе наставивший рога, или непредвиденное примирение (Le Cocu de lui-même, ou le Raccommodement imprévu
)
- Хватит места для обоих (Il y a place pour deux
)
- Исправившийся супруг (L"Époux corrigé
)
- Муж-священник (Le Mari prêtre
)
- Сеньора де Лонжевиль, или отмщенная женщина (La Châtelaine de Longeville, ou la Femme vengée
)
- Плуты (Les Filous
)
- Философия в будуаре
(La Philosophie dans le boudoir
, роман в диалогах, 1795)
- Новая Жюстина, или Несчастная судьба добродетели
(La Nouvelle Justine, ou les Malheurs de la vertu
, роман, третья редакция, 1799)
- Преступления любви, героические и трагические новеллы
(Les Crimes de l’amour, Nouvelles héroïques et tragiques
, 1800)
- Мысли о романе
(Une Idée sur les romans
)
- Juliette et Raunai, ou la Conspiration d’Amboise
- Двойное испытание
(La Double Épreuve
)
- Miss Henriette Stralson, ou les Effets du désespoir
- Faxelange, ou les Torts de l’ambition
- Флорвиль и Курваль, или Неотвратимость судьбы
(Florville et Courval, ou le Fatalisme)
- Rodrigue, ou la Tour enchantée
- Лауренция и Антонио
(Laurence et Antonio
)
- Эрнестина
(Ernestine
)
- Dorgeville, ou le Criminel par vertu
- La Comtesse de Sancerre, ou la Rivalle de sa fille
- Эжени де Франваль
(Eugénie de Franval
)
- История Жюльетты, или Успехи порока
(Histoire de Juliette, ou les Prospérités du vice
, роман, продолжение «Новой Жюстины», 1801)
- Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская
(Adélaïde de Brunswick, princesse de Saxe
, роман, 1812)
- Маркиза де Ганж
(La Marquise de Gange
, роман, 1813)
- Тайная история Изабеллы Баварской, королевы Франции
(Histoire secrète d’Isabelle de Bavière, reine de France
, роман, 1814)
Правообладатель иллюстрации
Getty
Маркиз де Сад, распутник-вольнодумец XVIII века, оставил заметный след в европейской культуре. Его до сих пор нередко вспоминают… и даже побаиваются. Почему? В этом попытался разобраться корреспондент .
"Убейте меня или примите таким, как есть, ибо я не изменюсь", - написал в 1783 году маркиз де Сад из тюрьмы своей жене. Для одного из самых радикальных писателей XVIII века других вариантов не существовало. Де Сад, необузданный развратник, отбывал тогда 11-летнее тюремное заключение, но не предал свои принципы и вкусы, чтобы сократить срок. Любое отклонение от своей природы было для маркиза равносильно смерти.
Сочинения де Сада не так давно пережили очередной всплеск интереса со стороны публики, но многие читатели по-прежнему его недопонимают. Его жизнь стала темой двух выставок в Париже, предоставляющих возможность по-новому взглянуть на одну из самых спорных фигур в европейской культуре. В октябре в музее Орсе открывается смелая экспозиция "Де Сад: битва с солнцем", переосмысливающая историю современного искусства через призму его радикальных книг. Буквально за углом, в Музее писем и рукописей, выставлены письма и книги де Сада, в том числе рукопись его дерзкого и отвратительного романа "120 дней Содома, или Школа разврата". Обе выставки позволяют посетителям глубже задуматься о современности и о времени, в котором жил де Сад, а также о том, как пересекаются эти две эпохи.
Наш взгляд на историю XVIII века - не только Франции, но и юных на тот момент Соединенных Штатов - бывает порой односторонним и обманчивым. Эпоха Просвещения ассоциируется с разумом, рациональностью, научными открытиями, гуманизмом, но это далеко не полный портрет того времени.
Правообладатель иллюстрации
Getty
Image caption
Рукопись романа маркиза де Сада "120 дней Содома": почерк у развратного маркиза был мелким, но разборчивым
В декабре исполнится 200 лет с тех пор, как умер де Сад, а он, без сомнения, тоже был личностью эпохи Просвещения. Он восхищался Руссо (его тюремщики запрещали ему читать сочинения философа). Но в то же время он нанес первый удар - эта метафора ему бы понравилась - по принципу верховенства разума и рацио, выбрав вместо них бунт, крайности и антигуманизм. Эти его черты возмущали его современников из числа великих и милосердных, но вызвали большой резонанс в искусстве, литературе и философии двух минувших столетий.
Верховенство порока
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, родившийся в 1740 году, был очень сложной личностью. По рождению аристократ, он тем не менее придерживался крайне левых взглядов и во время Французской революции был делегатом Национального конвента. Он отказался от своего титула во времена Террора. Он написал одни из самых провокационных романов, когда-либо выходивших из-под писательского пера, но в то же время сочинял и посредственные пьесы, начисто лишенные перчинки.
Правообладатель иллюстрации
Getty
Image caption
В этом замке маркиз провел детство. Коридоры в нем выглядят сейчас вот так...
И, конечно, он имел склонность к жестким формам секса - теперь они носят его имя, но даже беглый взгляд на литературу XVIII века показывает, что де Сад был далеко не одинок в таких пристрастиях. Мишель Фуко, великий историк сексуальности, однажды заметил, что садизм - это не "практика древняя, как Эрос", а "крупный культурный факт, появившийся как раз в конце восемнадцатого столетия".
Как и его предшественники Вольтер и Руссо, де Сад писал романы, которые поддаются двоякому прочтению: и как беллетристика, и как философские трактаты. Даже самые жесткие сцены его книг по сути не являются порнографическими. Его ранний роман "120 дней Содома", с бесконечными описаниями порезов, переломов, жертвоприношений, кровопусканий и смерти, не вызывает никакого сексуального возбуждения. И даже его лучший роман, "Жюстина" (где фигурирует священник-либертин, растлевающий девушку облаткой для причастия), вызвал негодование во Франции не излишне порнографическими описаниями, а беспросветно черной моралью, не просто допускающей, а восхваляющей издевательства над ближним.
Правообладатель иллюстрации
Getty
Image caption
Сочинения маркиза вдохновляют многих современных постановщиков (висящие актеры рекламируют спектакль по мотивам произведений де Сада в Австралии)
Де Сад взял категорический императив Канта, обязующий человека следовать моральному закону, и вывернул его наизнанку. Подлинная нравственность, с точки зрения де Сада, заключается в следовании своим самым темным и разрушительным страстям до самого их предела, даже за счет человеческой жизни (кнуты - это для новичков: у де Сада не было особых возражений против убийства, хотя при этом он выступал резко против смертной казни. Убить в порыве страсти - это одно, но оправдывать убийство законом - это варварство).
"Люди осуждают страсти, - писал он, - забывая, что философия зажигает свой факел от их огня". С точки зрения де Сада, жестокие и гнусные желания - не отклонение, а базовые, основополагающие элементы человеческой природы. Более того, по его мнению, построения разума, столь уважаемые философами Просвещения, есть лишь побочный продукт глубоко укоренившихся низменных желаний: эти желания правят людьми в гораздо большей степени, чем любые рациональные мотивы. Благородство фальшиво. Жестокость естественна. Единственная мораль - это отсутствие морали, порок - единственная добродетель.
Дурное влияние?
Де Сад предавался излишествам не только в своих романах, но и в реальности, за что и провел треть своей жизни в тюрьмах (в том числе в Бастилии в 1789 году) и психиатрических лечебницах. "Антракты в моей жизни были слишком длинны", - написал он в своих заметках.
Его книги запретили вскоре после его смерти в 1814 году. Но пока рукописи де Сада лежали на полке, его мрачная философия распространялась. Франсиско Гойя, в свободное от написания слегка сатирических портретов испанской королевской семьи время, посвятил себя созданию безумных серий офортов - "Капричос", "Бедствия войны", поздние "Притчи", - в которых жестокость держала верх над добродетелью, а бессмысленное побеждало разум.
Правообладатель иллюстрации
Getty
Image caption
Как и де Сад, Франсиско Гойя до сих пор очень популярен...
"Сон разума рождает чудовищ" - называется его самая известная работа, где изображен спящий человек (возможно, сам художник), преследуемый кошмарными монстрами. Фуко считал офорты Гойи, в особенности мрачно-сатирические "Капричос", естественным дополнением сочинений де Сада. По его словам, в обоих случаях "западный мир увидел возможность преодоления разума посредством насилия", и после де Сада и Гойи "неразумие принадлежит к решающим моментам любого творчества".
Садистское видение людей, вышедших за грань разума, и человеческого тела в его экстремальных состояниях нашло продолжение в работах многих художников начала XIX века, в особенности Эжена Делакруа и Теодора Жерико.
Но собственно книги де Сада были малоизвестны. Только к концу столетия "божественного маркиза" узнали как следует. Действительно, он дал многим шанс укрыть сексуальную необузданность неким литературным флером (английский поэт конца XIX века Чарльз Суинберн, боготворивший де Сада, писал под псевдонимом длинные и занудные поэмы в псевдоэпическом стиле о телесных наказаниях мальчиков). Но поистине великие писатели того времени видели в де Саде нечто куда более важное, а именно - философа вывернутого наизнанку мира.
Правообладатель иллюстрации
Getty
Image caption
Потомок маркиза Тибо де Сад рекламирует свое новое шампанское. Название шампанского? Конечно, "Маркиз де Сад"...
"Я рана - и удар булатом. Рука, раздробленная катом, и я же - катова рука!" - писал Шарль Бодлер в "Цветах зла", одном из первых произведений, вернувших садистские принципы в литературу. Фридрих Ницше, чья половая жизнь была настолько же закрытой, насколько открытой она была у Де Сада, явно многое почерпнул у маркиза. Гийом Аполлинер, поэт, придумавший термин "сюрреализм", был редактором первого полного собрания сочинений де Сада. И многие другие сюрреалисты искали вдохновения в его текстах, где сцены секса и насилия порой невозможны с чисто анатомической точки зрения.
И не только сюрреалисты. Повесть английского писателя Джозефа Конрада "Сердце тьмы" о сумасшедшем колониальном администраторе в Конго (по ее мотивам был написан сценарий "Апокалипсиса сегодня"), по своей сути садистская. Как и "Смерть в Венеции", декадентский шедевр Томаса Манна о профессоре, чьи по-настоящему сокровенные желания запретны.
Без де Сада трудно представить Фрейда - маркиз за столетие до него назвал либидо главным двигателем человеческой природы. В кинематографе главным апологетом де Сада, конечно, был Пьер Паоло Пазолини, сделавший из "120 дней Содома" фильм "Сало", который почти невозможно смотреть. Но садистское влияние заметно и в других, порой сильно различающихся кинематографических течениях - от величавой "Империи чувств" Нагисы Осимы до трансгрессивного кино Джона Уотерса.
Де Сад везде, и он по-прежнему остается пугающей фигурой. Почему? Потому что у де Сада нет места холодному и объективному анализу; он задействует тело столь же активно, как мозг, а разум вынужден подчиняться более глубоким, пугающим инстинктам.
Правообладатель иллюстрации
Getty
Image caption
До сих пор пугающ? (Слепок с черепа маркиза де Сада, сделанный в 1820 г.)
Даже для его поклонников это порой бывает чересчур: в фильме Филипа Кауфмана "Перо маркиза де Сада" с Джеффри Рашем в главной роли маркиза выставили жертвой борьбы за либеральную, законопослушную свободу самовыражения (а заодно зачем-то вставили нелепую и полностью вымышленную сцену пыток - в реальной жизни де Сад умер вполне мирно).
Но де Сад символизирует не свободу, а крайность. Он - пророк мира, рвущегося из своих границ. Поэтому в современном мире, пробующем на прочность политические, экономические и экологические рамки, его мрачный взгляд на человечество выглядит пугающе уместным.
Имя:
Маркиз де Сад (Донасьен Альфонс Франсуа, граф де Сад)
Возраст:
74 года
Деятельность:
аристократ, политик, писатель и философ
Семейное положение:
был в разводе
Маркиз де Сад: биография
Личность маркиза де Сада в современном мире ассоциируется с таким же количеством мифов и выдумок, как и не менее импозантный и устрашающий . Родившись в богатой аристократической семье, молодой человек поддерживал революционеров и даже отказался от дворянских титулов.
Если сейчас имя де Сада ассоциируется исключительно с жесткими формами полового акта, то в XVIII столетии его книги порицали исключительно из соображений морали и этики, но не в связи с пристрастиями к жестким постельным играм.
Всей своей жизнью эксцентричный француз пропагандировал личную свободу каждого и бесконечное стремление к удовольствию вопреки всему, к удовлетворению всех своих потребностей. Философ, а маркиз де Сад, несомненно, был философом, отрицал все нормы морали и нравственности, мешавшие, на его взгляд, получению удовольствий.
С легкой руки австрийского психиатра Рихарда фон Крафт-Эбинга, изучавшего труды маркиза, его фамилия дала название термину «садизм». Сначала словом садизм называли получение сексуального удовлетворения посредством причинения физических или моральных страданий партнеру. Позднее термин получил широкое употребление и стал обозначать желание намеренно причинить боль другому живому существу.
Детство и юность
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад родился в Париже 2 июня 1740 года. Семья его принадлежала к древнему и знаменитому аристократическому роду. Прадеды Донасьена носили графский титул, что свидетельствовало о принадлежности их к королевским должностным лицам, а дед первым получил титул маркиза. Отец мальчика предпочитал подписываться как граф де Сад.
Кстати, к славному роду де Садов принадлежала и Лаура де Нов, которой посвящал свои стихотворения . Дворянский титул в семье де Садов переходил от отца к сыну, однако в архивах не сохранилось документов, подтверждающих юридические основания Донасьена де Сада пользоваться титулом маркиза, а не графа.
Мать Донасьена служила фрейлиной при принцессе де Конде и лелеяла надежду на то, что ее сын Донасьен подружится с маленьким принцем де Конде, что в будущем принесет пользу семье. Но сбыться этим надеждам оказалось не суждено. Принц не вызвал симпатий у маленького де Сада, а после детской драки Донасьена и вовсе по настоянию принцессы де Конде отправили к родственникам в деревню в Провансе.
Мальчику было всего пять лет, когда он переехал жить к своему дяде аббату. Жизнь в огромном мрачном замке-крепости наложила свой отпечаток на психологию и мировоззрение мальчика. Любимым занятием Донасьена в детстве было спрятаться в большом подвале замка и сидеть там в одиночестве весь день.
До десяти лет мальчик получал домашнее образование, а в 1750 году вернулся в Париж, где поступил в Иезуитский корпус. Все время обучения юноша по-прежнему жил за счет дяди, поскольку его родители развелись, а мать после развода уехала в провинцию. Окончив корпус Иезуитов, Донасьен решил строить карьеру военного. В 15 лет мальчик уже получил звание младшего лейтенанта. За отвагу, проявленную в сражениях колониальной семилетней войны, молодой человек получил звание капитана, после чего в 23 года подал в отставку.
Философия и литература
Находясь в вынужденном изгнании в Италии в 1774 году, маркиз де Сад изучал оккультизм и писал пьесы. Всего перу маркиза де Сада принадлежат 14 романов, 6 исторических трудов, тексты которых утеряны, 2 эссе, 18 пьес и 9 политических памфлетов. В память об эксцентричном философе и писателе снято 9 фильмов и написано 12 произведений других авторов.
В своих книгах Донасьен де Сад не столько описывал сексуальные оргии с элементами насилия, сколько рассматривал определенные философские проблемы. Так маркиз считал нецелесообразным деление общества на несколько слоев. По мнению Донасьена, есть всего два сословия среди людей – рабы и хозяева.
Философ одним из первых высказал вслух опасения о перенаселении планеты и предложил массовые войны в качестве решения нехватки природных ресурсов. Но лейтмотивом всех работ и образа жизни маркиза де Сада стало полное отрицание норм морали, нравственности и религии. Человек, по его мнению, становится собой, только освободившись от моральных догм. И это – единственный путь к счастью и безграничному наслаждению.
Личная жизнь
Вернувшись в столицу, статный дворянин с военным званием планировал вступить в брак с младшей дочерью президента налоговой палаты Франции. Однако отец не пожелал отдавать девушку за Донасьена, а взамен предложил ему жениться на старшей Рене-Пелажи Кордье де Монтрей. Свадьба, которую благословили сам король с королевой, состоялась в мае 1763 года.
Однако к семейной жизни Донасьен оказался не готов. Он вел распутный образ жизни, пил и не стеснялся посещать публичный дом, за что и был однажды помещен под арест, а после выслан из Парижа в провинцию. Но уже в следующем году де Сад с разрешения короля вернулся обратно в столицу.
Спустя три года умер отец Донасьена, в результате чего маркиз де Сад унаследовал имение, земли и титул наместника короля в нескольких провинциях. А весной в Париже законная супруга де Сада родила ему сына, которого назвали Луи-Мари. Однако ни возраст, ни рождение первенца, ни ответственная должность и статус не смогли изменить буйного нрава Донасьена.
В октябре 1767 года по Парижу поползли слухи о том, что маркиз де Сад предложил молодой певице спать с ним за деньги и числиться официальной любовницей. Девушка ответила отказом. А уже в следующем году маркиз снова оказался в тюрьме: теперь его обвиняли в изнасиловании девушки по имени Роза Келлер. В заключении де Сад провел не слишком много времени, вскоре по личному указу его отпустили после уплаты штрафа.
Стремясь замять скандал, маркиз де Сад снова записался на военную службу, откуда вернулся через год уже в звании полковника. Местом жительства Донасьен выбрал родовое поместье. Вскоре после возвращения к светской жизни де Сад разослал приглашения на премьеру его авторской пьесы, которая состоялась в имении маркиза.
А уже через полгода всю Францию всколыхнуло «Марсельское дело», согласно материалам которого Донасьен де Сад со своим лакеем предавались разврату с четырьмя девушками, предварительно угостив девиц порошком из шпанской мушки. Во Франции тех времен препараты, изготовленные на основе этого насекомого, были запрещены, поскольку медики установили не только сильный возбуждающий эффект вещества, но и серьезные токсические повреждения желудочно-кишечного тракта и центральной нервной системы.
Угостив девушек афродизиаком, маркиз де Сад со слугой склонили их к групповому сексу, включая оральный и анальный. Спустя несколько дней все девушки, участвовавшие в оргии, обратились сначала к докторам по поводу резкого ухудшения самочувствия, а затем в суд с заявлениями на де Сада. В поместье маркиза провели обыск, но не обнаружили ничего противозаконного, а сам де Сад, опасаясь наказания, скрылся вместе с лакеем.
Суд постановил признать мужчин виновными, а в качестве наказания приговорить обоих к смертной казни. Донасьена и его слугу ждала процедура публичного покаяния на главной площади Парижа, а затем де Саду должны были отрубить голову, а лакея повесить. 12 сентября 1772 года в Париже сожгли чучела маркиза и слуги, а вот виновные наказания избежали.
Как стало известно позже, Донасьен де Сад, сбежав от преследовавшей его полиции, уехал в Италию, забрав с собой сестру своей жены, на которой в молодости хотел жениться. Уже в Италии стараниями тещи маркиза его вновь арестовали, но весной 1773 года де Сад бежал из крепости не без помощи мадам де Сад.
Донасьен вернулся в родовое поместье во французской провинции, где год прожил затворником, в страхе снова оказаться под стражей. Законная супруга, прожив с ним несколько месяцев, тайком бежала. А де Сад, не в силах справиться со своими наклонностями, решился на похищение трех молоденьких девушек из деревни поблизости. Девушек он незаконно удерживал в своем замке и насиловал. В связи с этим во второй половине 1774 года Донасьен снова бежал в Италию, не дожидаясь ареста.
Через два года скандальный мужчина вернулся в свое имение, где жил, окружив себя юными служанками. Большинство девушек убегали, едва устроившись на работу, но одна все же задержалась. Катерина Триле, которую маркиз называл Жюстин, впоследствии стала героиней нескольких книг де Сада. Отец девушки, понимая, чем занимается его дочь на службе у титулованного хозяина, ворвался в замок и пытался застрелить маркиза, но промахнулся.
Зимой 1777 года, узнав новость о скорой смерти матери, Донасьен отправился в Париж, где был арестован и помещен под стражу. Неугомонному де Саду вскоре снова удалось бежать, но теща выдала его местонахождение полиции. Из заключения Донасьен писал письма жене, где жаловался на жестокость со стороны стражников. Тогда же маркиз начал писать книги. Мадам де Сад после окончательного заключения мужа под стражу стала монахиней.
Смерть
В 1789 году маркиза перевели в Бастилию, где он написал рукопись романа «120 дней содома». Незадолго до взятия Бастилии революционерами де Сада перевели в больницу для душевнобольных, где он провел около года. По окончании лечения мужа мадам де Сад добилась развода, отсудив у бывшего супруга немалую долю имущества и финансов, после чего маркиз примкнул к революционерам. Под именем Луи Сад, безо всяких титулов, он жил у любовницы Мари Констанс Ренель, публиковал рукописи и ставил авторские пьесы на театральных сценах.
В 1793 году Донасьена снова арестовали, приговорили к смертной казни в третий раз за всю биографию, но политические события, происходившие во Франции, спасли маркиза. В 1801 году обнищавшего аристократа заключили в тюрьму за порнографические романы, а вскоре перевели оттуда в психиатрическую лечебницу, поскольку в тюрьме он развращал заключенных. 2 декабря 1814 года 74-летний маркиз де Сад скончался от приступа астмы. По поводу места захоронения Донасьена де Сада до сих пор ведутся споры: по одной версии, он похоронен на христианском кладбище, по другой – в своем поместье.
Библиография
- «120 дней Содома, или Школа разврата»
- «Жюстина, или Несчастья добродетели»
- «Алин и Валькур, или Философский роман»
- «История Жюльетты, или Успехи порока»
- «Философия в будуаре»
- «Преступления любви, героические и трагические новеллы»
