Из статьи Константина Леонтьева "Грамотность и народность".
Много мы читали и слышали о безграмотности русского народа и о том, что Россия есть страна, где "варварство вооружено всеми средствами цивилизации". Когда это пишут и говорят англичане, французы и немцы, мы остаемся равнодушными или радуемся тому внутреннему ужасу за дальнее будущее Запада, который слышится под этими затверженными без смысла строками.
К несчастию, подобное неосмысленное понятие о России и русских существует и у тех народов, которых связывают с нами племенная близость, или вера и политическая история. Случай заставил меня довольно долго прожить на Дунае. Жизнь на берегах Дуная очень поучительна. Не говоря уже о близости таких крупных национальных и политических единиц, как Австрия, Россия, Турция, Сербия, Молдавия и Валахия, -- посещение одной такой области, как Добруджа, не может пройти бесследно для внимательного человека.
В этой турецкой провинции живут под одним и тем же управлением, на одной и той же почве, под одним и тем же небом: турки, татары, черкесы, молдаване, болгары, греки, цыгане, евреи, немецкие колонисты и русские нескольких родов: православные малороссы (удалившиеся сюда отчасти из Сечи Запорожской, отчасти позднее во времена крепостного права), великороссы-старообрядцы (липоване), великороссы-молоканы и православные великороссы. Если прибавить сюда и берега Молдавии, которые так близки -- Измаил, Галац, Вилково и т. д., то этнографическая картина станет еще богаче, и в молдавских городах, сверх вышеисчисленных русских иноверцев найдем еще и скопцов в большом количестве. Между извозчиками, например, которые в фаэтонах возят по Галацу, очень много скопцов. То же самое, как слышно, было до последнего времени в Яссах и Бухаресте.
Систематическое, сравнительное изучение быта племен, населяющих берега нижнего Дуная, могло бы дать, я уверен, замечательные результаты. Обстоятельства не позволили мне этого сделать, но я уже доволен и тем, что сама жизнь дала мне без внимательного и правильного исследования. Я дорожу особенно двумя добытыми результатами: живым наглядным знакомством с русским простолюдином, перенесенным на чужую почву, и еще знакомством со взглядами наших политических друзей на нас и на наш народ.
В Добрудже недавно умерли двое стариков -- один сельский болгарин; другой -- тульчинский рыбак старообрядец. Оба были в высшей степени замечательны как представители: один -- узкой болгарской, другой -- широкой великорусской натуры. К несчастью, я забыл их имена; но если бы кто-нибудь усомнился в истине моих слов, то я мог бы сейчас же навести справки и представить самые имена этих своеобразных славян. Оба были для простолюдинов очень богаты. Болгарину было под 80 или даже под 90 лет. Он безвыездно жил в своем селении. Работал сам без устали; при нем жила огромная семья его. У него было несколько сыновей: все женаты, конечно, с детьми и внуками; старшие из сыновей сами уже были седые старики; но и эти седые старики повиновались отцу, как дети. Ни одного пиастра, заработанного ими, не смели они скрыть от своего патриарха или израсходовать без спроса. Денег было в семье много; большая часть зарывалась в землю, чтобы не добрались до них турецкие чиновники. Несмотря на всю зажиточность свою, огромная семья эта по будням питалась только луком и черным хлебом, а баранину ела по праздникам.
Старообрядец наш жил иначе; он был бездетен, но у него был семейный брат. Брат этот постоянно жаловался, что старик дарит и помогает ему мало; но старообрядец предпочитал товарищей родне.
У него была большая рыбачья артель. К зиме рыбная ловля кончалась и огромные заработки свои старый великоросс распределял по-своему. Рассчитывал рыбаков, отпускал тех, кто не хотел с ним остаться; давал что-нибудь брату; закупал провизию, водки и вина на целую артель и содержал всю молодежь, которая оставалась при нем на всю зиму без обязательной работы. С товарищами этими здоровый старик кутил и веселился до весны, проживал все деньги и снова весной принимался с ними за труд. Так провел он всю свою долгую жизнь, возражая на жалобы брата, что "он любит своих ребят"! Часто видали старого рыбака в хохлацком квартале Тульчи; он садился посреди улицы на земле, обставлял себя вином и лакомствами и восклицал:
-- Хохлушки! идите веселить меня!
Молодые малороссиянки, которые хотя и строже нравами своих северных соотечественниц, но пошутить и повеселиться любят, сбегались к седому "коммунисту", пели и плясали около него, и целовали щеки, которые он им подставлял.
Все это, заметим кстати (и весьма кстати!), не мешало ему быть строгим исполнителем своего церковного устава.
Любопытно также прибавить, что про рыбака старообрядца мне с восторгом рассказывал старый польский шляхтич, эмигрант 36-го года; а про скупого хлебопашца болгарина с уважением говорил грек-купец.
И греки, и болгары по духу домашней жизни своей одинаково буржуа, одинаково расположены к тому, что сами же немцы обозвали филистерством.
Тогда как размашистые рыцарские вкусы польского шляхтича ближе подходят к казачьей ширине великоросса.
Я не хочу этим унизить болгар и через меру возвысить великороссов. Я скажу только, что болгары, даже "коренные" -- сельские по духу своему, менее своеобразны, чем простые великороссы. Они более последних похожи на всяких других солидных селян.
Серьезные и скромные качества, отличающие болгарский народ, могут доставить ему прекрасную в своем роде роль в славянском мире, столь разнообразном и богатом формами.
Но "творческий" гений (особенно в наше столь неблагоприятное для творчества время) может сойти на главу только такого народа, который и разнохарактерен в самых недрах своих и во всецелости наиболее на других не похож. Таков именно наш великорусский великий и чудный океан!
Быть может, мне бы возразил кто-нибудь, что русские (и особенно настоящие москали) именно вследствие того, что они разгульны и слишком расположены быть "питерщиками", мало расположены к капитализации, а капитализация нужна.
На это я приведу два примера: один из Малороссии, другой из великорусской среды:
В "Биржевых Ведомостях" рассказывают следующее происшествие, бывшее недавно в Полтаве. В тамошнее казначейство явились одетые по-простонародному крестьяне -- муж и жена У обоих полы отдулись от какой-то ноши. Муж обратился к чиновнику с вопросом: можно ли ему обменять кредитные билеты старого образца на новые?
-- А сколько их у тебя? -- спрашивает чиновник.
-- Як вам сказать?., право, я и сам не знаю. Чиновник улыбнулся.
-- Три, пять, десять рублей? -- спрашивает он.
-- Да нет, больше. Мы с женою целый день считали да не сосчитали...
При этом из-под полы оба показали кипы ассигнаций. Естественно явилось подозрение относительно приобретения владельцами такой суммы. Их задержали и сочли деньги: оказалось 86 тысяч.
-- Откуда у вас деньги?
-- Прадед складывал, складывал дед и мы складывали, -- было ответом.
По произведенному дознанию, подозрения на них не оправдались и крестьянину обменяли деньги. Тогда они вновь являются в казначейство.
-- А золото меняете, добродию?
-- Меняем. Сколько его у вас?
-- Коробочки две...
Живут эти крестьяне в простой хате и неграмотны".
Но скажут мне: "это очень не хорошо"; надо, чтобы деньги не лежали, как у этого хохла или у старого болгарского патриарха, надо, чтобы они шли в оборот. Когда бы эти люди были грамотны, они поняли бы свою ошибку.
Но в ответ на эти слова я возьму в руки новый факт и стукну им тех бедных русских, которые не в силах мне сочувствовать.
В Тульче живет и теперь один старообрядец Филипп Наумов. Он грамоты не знает; умеет писать только цифры для своих счетов. Он не только сам не курит и не пьет чая и носит рубашку навыпуск, но до того тверд в своем уставе, что, бывая часто в трактирах и кофейнях для угощения людей разных вер и наций, заключающих с ним торговые сделки, он, угощая их, не прикасается сам ни к чему. Даже вина и водки, которые старообрядством не преследуются, он никогда не пьет. Он не любит никого приглашать к себе, ибо, пригласив, надо угощать, а угостив, надо разбить, выбросить или продать посуду, оскверненную иноверцами (хотя бы и православными). Он имеет несколько сот тысяч пиастров капитала в постоянном обороте, несколько домов; из них один большой на берегу Дуная отдается постоянно внаём людям со средствами: консулам, агентам торговых компаний и т. п. Сам он с семьей своей, с красавицей женой и красавицей дочерью и сыном, живет в небольшом домике с воротами русского фасона и украсил премило и преоригинально белые стены этого дома широкой синей с коричневым шахматной полосой на половине высоты. /
Он очень честен и, несмотря на суровость своего религиозного удаления от иноверцев, слывет добрым человеком. По многим сделкам своим он расписок не дает; постояльцы, когда платят ему за дом, не требуют с него расписки в получении -- ему верят и так. Сверх всего этого, он один из первых в Тульче (где столько предприимчивых разноплеменных людей) задумал выписать из Англии паровую машину для большой мукомольной мельницы и, вероятно, богатство его после этого утроится, если дело это кончится успешно.
Один весьма ученый, образованный и во всех отношениях достойный далмат, чиновник австрийской службы, с которым я был знаком, всегда с изумлением и удовольствием смотрел на Ф. Наумова.
-- Мне нравится в этом человеке то (говорил мне австриец), что он при всем богатстве своем ничуть не желает стать буржуа; но остается казаком или крестьянином. Вот и эта черта великорусская.
Болгарин или грек, как завел бакалейную или галантерейную лавочку и выучился грамоте, так сейчас и снял восточную одежду (всегда или величавую, или изящную), купил у жида на углу неуклюжий сюртук и панталоны такого фасона, какого никогда и не носили в Европе, и в дешевом галстухе (а то и без галстуха) с грязными ногтями пошел себе делать с тяжкой супругой своей визиты Ю l"europИenne, европейские визиты, в которых блеск разговора состоит в следующем: "Как ваше здоровье? -- Очень хорошо! -- А ваше как здоровье? -- Очень хорошо! -- А ваше? -- Благодарю вас. -- Что вы поделываете? -- Кланяюсь вам. -- А вы что поделываете? -- Кланяюсь вам. -- А супруга ваша, что делает? -- Кланяется вам".
Честный ли человек Ерофеич? Спросите чего полегче... Честный - Гуго Карлович, а Ерофеич, он не честный, он... святой. У нас на Руси честных нет, зато у нас все святые.
Л. Аннинский
«Прижизненные и посмертные приключения немецкого механика Гуго Пекторалиса в России (Из истории лесковских текстов)»
В ряду рассматриваемых в настоящей работе проблем тема национального характера великоросса (этнокультурного русского населения России) является самой щекотливой, поскольку в наибольшей степени опирается на мнения отдельных (но весьма авторитетных) представителей исторической науки- Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и ли-тературной критики - Л. Аннинского. В то же время осно-ванием для опоры на взгляды именно этих представителей далеких от профессионального статуса автора областей науки и культуры являются взгляды крупнейших отечественных психиатров-П. Б. Ганнушкина, Е. К. Краснушкина, П. М. Зиновьева.
Исходя из этого, следует определить два понятия - народного темперамента и национального характера. Вслед за В. О. Ключевским далее под народным темпераментом будут пониматься «бытовые условия и духовные особенности, ка*сие вырабатываются в людских массах под очевидным влиянием окружающей природы», а под национальным ха-рактером - «историческая личность народа, ставшего госу-дарством и осознающего свое политическое значение». Та-ким образом, понятие национального характера отражает современный (государственный) этап исторического станов-ления личности (идеализированного Эго-образа, Я-концеп- ции) и включает в себя как основу народный (этнический) темперамент. Представляется, что категория конституциональных психотипов, рассмотренная выше, соответствует характе-ристикам народного темперамента, тогда как категория нарциссического (ментального, идеалистического) невро-тизма - особенностям национального характера вели-коросса (этнокультурного русского). Иными словами, осо-бенности национального (правильнее - этнокультурного) " характера передаются историческим преемствованием от поколения к поколению, наследованием, воспитанием, «ис-торическим преданием». Возможно, в современных условиях происходит переход на новый этап становления личности - общегуманистический, планетарный. Возможно, освоение космического пространства приведет к формированию еще более всеобъемлющего типа личности. Однако в настоящее время национальный характер великоросса (эт-нокультурного русского) - историческая реальность и по-пытки ее игнорировать лежат в основе многих трудностей нашего времени.
Представляется целесообразным рассмотреть некоторые условия «исторического предания», формирующего характер многих поколений великороссов (этнокультурных русских).
Можно выделить два исторических этапа его формирования -история Древней Руси и история Московской Руси (Московского государства). Оба эти этапа, с точки зрения становления национального типа личности, можно охарактеризовать как хронический жестокий стресс (ХЖС) выживания на протяжении более чем тысячелетней истории славянства.
Однако факторы этого стресса на двух исторических этапах совершенно различны.
Одна категория факторов - геополитические условия выживания славянской культуры, языка, этносов - в течение всего тысячелетия характеризуется выраженной суровостью климата, географии, враждебного окружения. В результате этого по крови восточные славяне значительно больше потомки гуннов (Аттилы) и монголов (Чингисхана), чем Владимира Мономаха. Но княжить в Суздаль (а затем - в Москву) пришли потомки Владимира Мономаха, привели рать (войско) и принесли с собой культуру Древней (Киевской) Руси вместе со старославянским языком и письменностью, православным христианским вероисповеданием.
Освоение огромных просторов с суровым климатом, ненадежным сельским хозяйством, низкой плотностью населения на стыке византийской православной (городской) и кочевой (степной) культур сформировало древнерусский эпи- лептотимный народный темперамент, герои которого святые защитники земли Русской былинный богатырь Илья Муромец и полководец-мученик, по выражению Н. М. Карамзина, «злополучный, истинно мужественный» князь Александр Невский.
Вот как описывал выдающийся русский психиатр Е. К. Краснушкин полярность эпилептотамической природы: «...от рабской покорности, угодливости, трепета и почтения перед сильнейшими, признания их власти и авторитета, так как это утверждает его материальное благополучие и не на рушает косных и узких эгоистических интересов и порядка его жизни... к агрессивной позиции самоутверждения в жизни, к фанатическому апостольству за правду и справедливость, к признанию самого себя единственным и непогрешимым авторитетом, к стремлению властвовать и управлять другими, к утверждению своих прав самым крайним жестоким путем, убийством своего ближнего... Основной стержень эпилептотимной психики, утверждение и защита своего “я ” в мире, пропитывает и все ее идейное содержание. Религия эпилептотимика-это религия выгоды, страховки его... Эпилептотймик или строит план завоевания всего мира, подобно Наполеону, или мечтает о разрушении его до тла, как Верховенский в “Бесах ’’Достоевского».
И далее:
«Но, как будто, и все историческое прошлое России, с его набегами хазар, печенег, половцев и т. п., трехсотлетним игом татар, собиранием Руси, вековой азиатской деспотией царей, с его Иванами Грозными, застенками Малют Скуратовых, опричиной, боярщиной, крепостничеством. ., домостроевским семейным бытом и т. д. культивировало рядом с паническим страхом перед стихийным набегом врага - бесстрашие, это истинное безумство храбрых русского человека, рядом с покорностью судьбе и сильнейшему - готовность к бешеному протесту, примиренность с непрочностью физического существования и страстное стремление к наивозмож- но полному обеспечению его и т. д. - иными словами, всячески устанавливало психику на самозащиту или взращивало черты эпилептотимии».
Представляется, однако, что в настоящее время дело обстоит более печально.
Второй исторический этап формирования национального характера великоросса начался с развитием Московского государства (Московии). Это развитие, как известно, шло в высшей степени успешно, часто с опережением европейских соседей. Так продолжалось вплоть до трагической страницы в истории Московской Руси -1565 г., самого начала двадца-того года царствования Ивана IV Васильевича Грозного (так у В. О. Ключевского. -Н. П.).
Уже в первые годы его царствования до этого освободительная политика объединения русских земель в единое Московское государство сменилась имперской политикой завоеваний и аннексий. Москва стала превращаться в Третий Рим - гигантскую империю. Интересно отметить, что Е. К. Краснушкин, анализируя рассказ «Жизнь» из сборника Н. Гоголя «Арабески», полагал, что древний Египет (в описании Н. Гоголя) - шизотимный, веселая Греция - циклотимная (синтонная), а железный Рим - эпилепто- тимный, воспевавший жажду власти, славы и завоеваний.
Однако именно в феврале 1565 года Иван Грозный создал опричнину, государство в государстве, призванное обеспечивать цели имперской политики в условиях объективного дефицита ресурсов.
Вся последующая история Российского государства есть (и во многом остается) историей опричного имперского государства. Уникальность опричнины, этого государства в государстве, выразилась прежде всего в том, что этнос метрополии для нее ничем не отличался от этносов завоевываемых окраин. Напротив, принцип «Бей своих, чужие бояться будут» со времен Ивана Грозного руководил политикой Российской опричной империи.
Это государство уже более 400 лет характеризуется двумя качествами, делающими его уникально живучим и враждебным своему народу:
направленностью на имперские цели, заведомо истощающие ресурсы страны и народонаселения, чуждые этносам (и суперэтносу) страны, но выгодные опричнине - образованию изначально интернациональному;
существованием и фактическим всевластием тайной государственной полиции, культивирующей бесправие и терроризирующей собственный народ в целях сохранения опричного «государства в государстве».
Фактически вся история Российского государства - история гражданской войны. Трижды эта война опричного государства с собственным народом принимала самые беспощадные формы: происходило это при Иване Грозном, Петре Великом и Владимире Ильиче Ульянове-Ленине. Интересно отметить, что в биографиях этих трех властителей есть сходные эпизоды цареубийства и узурпации власти, а в антропологии - признаки индивидуального психического вырождения. Характерно также, что в основе их государ-ственной деятельности лежали исторически понятные раз-новидности одной и той же утопической - реформаторской аффект-идеи. Однако и в самые благоприятные периоды своей истории Российское государство оставалось единственной в мировой практике жизнеспособной опричной империей (например, просвещенная царица Екатерина Вторая полагала, что «государство должно быть грозным для своих и почтенным для чужих»). Во второй половине XIX века Козьма Прутков написал свой «Проект о введении единомыслия в России», сатиру на далеко не самый страшный продукт опричного империализма - засилье чи-новничьего аппарата.
Представляется, что уже к середине XIX в. произошло конституциональное закрепление ХЖС выживания в условиях имперской опричнины и формирование нарциссичес- кого невротизма (внутрипихической «гражданской войны») в менталитете великоросса (этнокультурного русского). Этому закреплению лишь способствовала эпилептотимия русского (восточнославянского) народного темперамента. Именно явления внутреннего разлада, нарциссического невротизма русского национального (этнокультурного) характера описывали JI. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский, но в самой полной форме трагизм его отразило творчество Н. С. Лескова.
Недаром некоторые пословицы так характерны для ментальности жителей Московской Руси (по выражению литературного критика Л. Аннинского, «дремучей, иррациональной, хитрой и жестокой Московии»): «Москва слезам не верит», «От сумы да от тюрьмы не зарекайся», «Не верь, не бойся, не проси», «Бей своих, чужие бояться будут».
Уже не конституциональное, а исторически наследуемое процессуальное накопление иррациональности мышления в условиях хронической фрустрации потребностей самоопределения, проявление фрустрационной регрессии аффекта тревоги составляет психодинамическую основу нарциссического невроза (структурного невротизма) опричнины. Эти явления отражены в творчестве великого русского поэта Сергея Есенина («Исповедь хулигана», «Москва кабацкая», «Страна советская» - «Я знаю, грусть не утопить в вине, / Не вылечить души / Пустыней и отколом...»). Такова нар- циссическая (невротическая) специфика национального ха-рактера великоросса (этно-культурного русского).
Клинику его (интрапсихический раскол) и отразил в своем творчестве Н. С. Лесков. Л. Аннинский так определяет этот раскол: «Рыхлое, влажное, мягкое и вязкое в противовес твердому, четкому и холодному (железному) - вот об-разный код (повести Н. М. Лескова «Железная воля». - Я. П.).., источник и смысл драмы.., стороны одной духовной реальности».
Таким образом, проблема национального характера великоросса (этнокультурного русского) имеет две стороны -исходная эпилептотимия этнического народного темперамента, в основе которой тысячелетняя геополитическая история славянства, сочетается с исторически-наследуе- мым процессуальным накоплением нарциссического структурного невротизма (конституциональной аутистической деформацией личности). Причиной же накопления невротической интерперсональной деструктивности является более чем 400-летнее существование в России опричного имперского государства.
Дополнительного рассмотрения заслуживает метаневроз индивидуальной психической дегенерации как угроза устоям человеческого общежития.
Нетрудно заметить, что представление о метаневрозе ин-дивидуальной психической дегенерации составляет пафос разрабатываемой метатеории и базируется на концепции Э. Креч- мера о типолопии конституциональных континуумов.
Существо патофизиологического аспекта психоагрессии - резчайшие объективно обусловленные колебания аффекта от горя (отчаяния) к робкой надежде (игнорируемой тревоге-угрозе). Иными словами, имеет место либо страдание (чистый синтонный аффект), либо фрустрацион- но-регрессированный аффект тревоги. Конституциональная психодинамика выводит на первый план либо процессы аутистической трансформации личности (собственно нар- циссический невроз) и вторичные органный невроз и невроз токсикоманической зависимости (явления невроза регрессии), либо (и в любом случае - по мере течения психопатологических последствий ЧС) приводит к инициации метаневротических (психобиологических) процессов: пси- хо-соматозов и индивидуальной психической дегенерации (эпилептоидной психопатизации личности).
Последний процесс - усугубления эпилептоидной осла- боумливающей психопатии стал, к сожалению, характерным для современной России и продолжает усугубляться соци-альным неблагополучием через психоорганические рас-стройства, интоксикационные и воспалительные поражения головного мозга в ситуации ХЖС выживания, особенно при наложении на нее опыта ЧС - ТПС и ХЖС.
Суть его в неуклонном нарастании отрицательных качеств эпилептоидного аффекта, т. е. возращении к исторически прожитым качествам этнического славянского темперамента и, таким образом, к примитивно-атавистическим ха-рактеристикам интерперсональных отношений и социальной организации.
По определению Ф. Минковской от 1923 г. (цит. по 74. - Н.П.):
«Дело идет об аффективности конденсированной, прилипчивой, пристающей к предметам окружающего мира и не освобождающейся от них в той мере, как этого требуют изменения среды: аффективность не следует за движением среды и, так сказать, всегда запаздывает. Эпилептоид - существо аффективное по преимуществу, но эта аффективность прилипчива и недостаточно подвижна. Испытывая затруднения вибрировать в униссон с людьми, эти люди связываются аффективно преимущественно с предметами: отсюда любовь к порядку. Не умея охватить многих людей, они концентрируют свою аффективность на группах их, или же на общих идеях с сентиментальной или мистической окраской (всеобщий мир, религия): в их взаимоотношениях с себе подобными личная печать отсутствует, но преобладает общая моральная оценка: они ведут себя, не отдавая себе в этом отчета, как носители моральной или религиозной миссии; в интеллектуальной области они замедленны; задерживаются на деталях и теряют из виду целое; изменения и новое их не привлекает; они любят все продолжительное и устойчивое; это работники, но не творцы; напротив, они старательно сохраняют традиции и представляют собою консервативный фактор. Усугубляясь, эти черты доходят до болезненно замедленного психизма, также как до слащавой и навязчивой аффективности и, наконец, до эгоцентризма (когда аффективность концентрируется на собственной персоне, как на объекте наиболее бліізком и требующем наименьших усилий приспособления).Ввиду их слащавой и липкой аффективности они часто производят впечатление фальшивых людей, не будучи ими в действительности: аффективность, делаясь все более и более вязкой и сопровождаясь растущим психическим замедлением, все менее и менее поспевает на зовы внешнего мира; становится все более и более недостаточной и, в конце концов, приводит к настоящему застою; последний со-здает для личности атмосферу удушливую, грозовую и насыщенную электричеством; за этим немедленно следует гром и молния. Застой вызывает взрывчатые разряды, противостоять которым субъект не в состоянии, они охватывают его внезапно, отличаясь неожиданностью, силой, вызывая затемнение сознания; замедленные становятся возбужденными-тогда приступы сильного гнева, импульсивные действия, фуги, длительные сумеречные состояния, видения, мистические идеи, - все черты, родственность которых с эпилепсией распознать не трудно».
Нарастание конституциональной интерперсональной деструктивности при движении по континууму «эпилептоти- мия-эпилептоидия -изменения психики (ментальности) при эпилепсии» подобным же образом описывали и крупнейшие отечественные психиатры первой половины XX века - П. Б. Ганнушкин, Е. К. Краснушкин, П. М. Зиновьев, М. О. Гуревич, Т. И. Юдин.
Согласно сформулированной ранее концепции «реального поколения» речь идет о распространенности в популяции трех психотипов: эпиаффективного - подъемы профиля ММИЛ по шестой, а также второй-девятой шкалам, исте- роэпилептотимного (скиртоидного) - подъемы профиля ММИЛ по шестой и третьей шкалам, а также шизоэпилеп- тотимного - подъемы профиля ММИЛ по шестой и восьмой шкалам. Следует отметить, что эти психотипы неизбежно формируются в условиях не только исторических (ХЖС), но и при ТИС, как последствия пережитых катастроф. Основные механизмы здесь - многолетний навык невротической экстернализации цинизма, психологическое (и психохи-мическое) раскачивание, ведущее к нарастанию ригидности («застреванию») негативного аффекта и патологическому развитию аффектоэпилептоидности, истероэпилептоиднос- ти и шизоэпилептоидности.
Аффектоэпилептоиды в наибольшей степени соответствуют представлению о возбудимости, взрывчатости вязкого аффекта: такая динамика описана у осужденных к лишению свободы при длительном (более 10 лет) пребывании в местах лишения свободы (т. е. в генезе аффектоэпилеп- тоида очевидную роль играет ХЖС выживания). Аффектоэпилептоиды характеризуются непреодолимым стремлением к социальному реформаторству «любой ценой для окру-жающих». Литературным примером могут служить герои произведений А. Бестера «Человек без лица» и «Тигр... Тигр».
Истероэпилептоиды (скиртоиды) - этот структурно дисгармонический психотип в обыденной жизни соответствует представдению о «домашних тиранах» (демонстративность проявлений враждебности, нетерпимости, тирании тем сильнее, чем более зависимо микросоциальное окружение): явления скиртоидности (характерная для культуры горских народов интолерантность к нарциссической обиде) при вооруженных конфликтах делают истероэпилеп- тоидов опасными, безжалостными и бескомпромиссными противниками. Литературный пример -Троекуров в «Дубровском» А. С. Пушкина.
Шизоэпилептоиды (параноидный тип личности) - сколько-нибудь длительное существование этого психотипа без манифестных бредовых расстройств в обычных условиях практически невозможно в связи с предельным характером центрального ИПК: напротив, в психопатологических условиях ЧС этот тип (даже более, чем скиртоидный) проявляет «чудеса живучести» (синдром Зомби, 2.2.1.). В структуре параноидной личности всегда имеют место расстройства аффекта и нарушения социальной адаптации. Примеры следует искать в специальной (психиатрической) литературе.
Таким образом, индивидуальная психическая дегенерация (эпилептоидизация) в любом случае порождает устойчивые психотипы, с высокой степенью вероятности интер-персонально деструктивные. Эта деструктивность угрожает самим устоям общежития.
Историческая реальность Российского государства - более чем 400-летней опричной империи-привела к наложению беспрестанной череды ТПС на хронический, из поколения в поколение, ХЖС выживания. Культивирование эпилептотимного нарциссического национального характера имело подоплеку - стремление к власти не как проявлению организаторский способностей и интересов, а как к символу принадлежности к «кругу избранных» - невротическому (иллюзорно-виртуальному) средству поддержания комфорта, благосостояния и самооценки (проявление Эго- мифизирования).
Второй его стороной стало (еще со времен Ивана Грозного) неудержимое стремление власть имущих (опричного «государства в государстве») воспитать «нового человека» - подчиняющегося без протеста и критики навязываемому «сверху» порядку вещей.
С другой стороны, Эш-мифизирование носителей властных функций опричного имперского государства зеркально сопровождается Эго-анахорезом (аутистической трансформацией личности) репрессируемого этно-культурного большинства.
В целом, эпилептоидный (и токсикоманический) метаневроз населения опричной империи, продукт экстернализации более чем 400-летней интрапсихической «гражданской вой-ны», периодически переходил в кровавые «русские бунты» и завершился уже в наше время социальным застоем-прямым показателем угрожающей социальной деградации.
Таким образом, следует различать этнический восточно-славянский эпилептотимный темперамент и невротический национальный характер великоросса (этнокультурного рус-ского - московита). Этнический темперамент социально нейтрален, хотя и может составлять основу для накопления интерперсональной деструктивности (невротизма). Нарцис-сический невроз (структурный невротизм) русского нацио-нального характера сложился в условиях ХЖС выживания и представляет собой внутриличностную реальность граж-данина опричного имперского государства.
Одним из самых неприятных последствий структурного невротизма русского национального характера является метаневроз индивидуального психического вырождения - эпилепто- идизации личности. В реальном поколении встречаются три двухрадикальных психотипа: реформаторы-аффекгоэпилепто- иды, тираны-скиртоиды (истероэпилептоиды) и параноидные шизоэпилептоиды. Все они характеризуются чрезвычайно высоким уровнем интерперсональной деструктивности.
Великорусское племя - не только известный этнографический состав, но и своеобразный экономический строй и даже особый национальный характер, и природа страны много поработала и над этим строем и над этим характером.
Нам остается отметить действие природы Великороссии на смешанное население, здесь образовавшееся посредством русской колонизации. Великорусское племя - не только известный этнографический состав, но и своеобразный экономический строй и даже особый национальный характер, и природа страны много поработала и над этим строем и над этим характером. Верхнее Поволжье, составляющее центральную область Великороссии, и до сих пор отличается заметными физическими особенностями от Руси днепровской; шесть-семь веков назад оно отличалось ещё более. Главные особенности этого края: обилие лесов и болот, преобладание суглинка в составе почвы и паутинная сеть рек и речек, бегущих в разных направлениях. Эти особенности и наложили глубокий отпечаток как на хозяйственный быт Великороссии, так и на племенной характер великоросса.
В старой Киевской Руси главная пружина народного хозяйства, внешняя торговля, создала многочисленные города, служившие крупными или мелкими центрами торговли. В верхневолжской Руси, слишком удалённой от приморских рынков, внешняя торговля не могла стать главной движущей силой народного хозяйства. Вот почему здесь видим в XV - XVI вв. сравнительно незначительное количество городов, да и в тех значительная часть населения занималась хлебопашеством. Сельские поселения получили здесь решительный перевес над городами. Притом и эти поселения резко отличались своим характером от сёл южной Руси. В последней постоянные внешние опасности и недостаток воды в открытой степи заставляли население размещаться крупными массами, скучиваться в огромные, тысячные сёла, которые до сих пор составляют отличительную черту южной Руси. Напротив, на севере поселенец посреди лесов и болот с трудом отыскивал сухое место, на котором можно было бы с некоторою безопасностью и удобством поставить ногу, выстроить избу. Такие сухие места, открытые пригорки, являлись редкими островками среди моря лесов и болот. На таком островке можно было поставить один, два, много три крестьянских двора. Вот почему деревня в один или два крестьянских двора является господствующей формой расселения в северной России чуть не до конца XVII в. Вокруг таких мелких разбросанных деревень трудно было отыскать значительное сплошное пространство, которое удобно можно было бы распахать. Такие удобные места вокруг деревень попадались незначительными участками. Эти участки и расчищались обитателями маленькой деревни. То была необычайно трудная работа: надобно было, выбрав удобное сухое место для пашни, выжечь покрывавший его лес, выкорчевать пни, поднять целину. Удаление от крупных иноземных рынков, недостаток вывоза не давали хлебопашцам побуждения расширять столь трудно обходившуюся им пахоту. Хлебопашество на верхневолжском суглинке должно было удовлетворять лишь насущной потребности самих хлебопашцев. Мы ошиблись бы, подумав, что при скудости населения, при обилии никем не занятой земли крестьянин в древней Великороссии пахал много, больше, чем в прошлом или нынешнем столетии. Подворные пахотные участки в Великороссии XVI - XVII вв. вообще не больше наделов по Положению 19 февраля. Притом тогдашние приёмы обработки земли сообщали подвижной, неусидчивый, кочевой характер этому хлебопашеству. Выжигая лес на нови, крестьянин сообщал суглинку усиленное плодородие и несколько лет кряду снимал с него превосходный урожай, потому что зола служит очень сильным удобрением. Но то было насильственное и скоропреходящее плодородие: через шесть-семь лет почва совершенно истощалась и крестьянин должен был покидать её на продолжительный отдых, запускать в перелог. Тогда он переносил свой двор на другое, часто отдалённое место, поднимал другую новь, ставил новый «починок на лесе». Так, эксплуатируя землю, великорусский крестьянин передвигался с места на место и всё в одну сторону, по направлению на северо-восток, пока не дошёл до естественных границ русской равнины, до Урала и Белого моря. В восполнение скудного заработка от хлебопашества на верхневолжском суглинке крестьянин должен был обращаться к промыслам. Леса, реки, озёра, болота предоставляли ему множество угодий, разработка которых могла служить подспорьем к скудному земледельческому заработку. Вот источник той особенности, которою с незапамятных времён отличается хозяйственный быт великорусского крестьянина: здесь причина развития местных сельских промыслов, называемых кустарными. Лыкодёрство, мочальный промысел, зверогонство, бортничество (лесное пчеловодство в дуплах деревьев), рыболовство, солеварение, смолокурение, железное дело - каждое из этих занятий издавна служило основанием, питомником хозяйственного быта для целых округов. Таковы особенности великорусского хозяйства, создавшиеся под влиянием природы страны. Это 1) разбросанность населения, господство мелких посёлков, деревень, 2) незначительность крестьянской запашки, мелкость подворных пахотных участков, 3) подвижной характер хлебопашества, господство переносного или переложного земледелия и 4) наконец, развитие мелких сельских промыслов, усиленная разработка лесных, речных и других угодий.
Рядом с влиянием природы страны на народное хозяйство Великороссии замечаем следы её могущественного действия на племенной характер великоросса. Великороссия XIII - XV вв. со своими лесами, топями и болотами на каждом шагу представляла поселенцу тысячи мелких опасностей, непредвидимых затруднений и неприятностей, среди которых надобно было найтись, с которыми приходилось поминутно бороться. Это приучало великоросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его выражению, ходить, оглядываясь и ощупывая почву, не соваться в воду, не поискав броду, развивало в нём изворотливость в мелких затруднениях и опасностях, привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями. В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого. Притом по самому свойству края каждый угол его, каждая местность задавали поселенцу трудную хозяйственную загадку: где бы здесь ни основался поселенец, ему прежде всего нужно было изучить своё место, все его условия, чтобы высмотреть угодье, разработка которого могла бы быть наиболее прибыльна. Отсюда эта удивительная наблюдательность, какая открывается в народных великорусских приметах.
Здесь схвачены все характерные, часто трудноуловимые явления годового оборота великорусской природы, отмечены её разнообразные случайности, климатические и хозяйственные, очерчен весь годовой обиход крестьянского хозяйства. Все времена года, каждый месяц, чуть не каждое число месяца выступают здесь с особыми метко очерченными климатическими и хозяйственными физиономиями, и в этих наблюдениях, часто достававшихся ценой горького опыта, ярко отразились как наблюдаемая природа, так и сам наблюдатель. Здесь он и наблюдает окружающее, и размышляет о себе, и все свои наблюдения старается привязать к святцам, к именам святых и к праздникам. Церковный календарь - это памятная книжка его наблюдении над природой и вместе дневник его дум над своим хозяйственным житьем-бытьем. Январь - году начало, зиме - серёдка. Вот с января уже великоросс, натерпевшийся зимней стужи, начинает подшучивать над нею. Крещенские морозы - он говорит им: «Трещи, трещи - минули водокрещи; дуй не дуй - не к рождеству пошло, а к великодню (пасхе)». Однако 18 января ещё день Афанасия и Кирилла; афанасьевские морозы дают себя знать, и великоросс уныло сознаётся в преждевременной радости: Афанасий да Кирилло забирают за рыло. 24 января - память преподобной Ксении - Аксиньи - полухлебницы-полузимницы: ползимы прошло, половина старого хлеба съедена. Примета: какова Аксинья, такова и весна. Февраль-бокогрей, с боку солнце припекает; 2 февраля сретение, сретенские оттепели: зима с летом встретились. Примета: на сретенье снежок - весной дождок. Март тёплый, да не всегда: и март на нос садится. 25 марта благовещенье. В этот день весна зиму поборола. На благовещенье медведь встаёт. Примета: каково благовещенье, такова и святая. Апрель - в апреле земля преет, ветрено и теплом веет. Крестьянин настораживает внимание: близится страдная пора хлебопашца. Поговорка: апрель сипит да дует, бабам тепло сулит, а мужик глядит, что-то будет. А зимние запасы капусты на исходе. 1 апреля - Марии Египетской. Прозвище её: Марья-пустые щи. Захотел в апреле кислых щей! 5 апреля - мученика Федула. Федул-ветреник. Пришёл Федул, тёплый ветер подул. Федул губы надул (ненастье). 15 апреля - апостола Пуда. Правило: выставлять пчёл из зимнего омшаника на пчельник - цветы появились. На св. Пуда доставай пчёл из-под спуда. 23 апреля - св. Георгия Победоносца. Замечено хозяйственно-климатическое соотношение этого дня с 9 мая: Егорий с росой, Никола с травой; Егорий с теплом, Никола с кормом. Вот и май. Зимние запасы приедены. Ай май, месяц май, не холоден, да голоден. А холодки навёртываются, да и настоящего дела ещё нет в поле. Поговорка: май - коню сена дай, а сам на печь полезай. Примета: коли в мае дож - будет и рожь; май холодный - год хлебородный. 5 мая - великомученицы Ирины. Арина-рассадница: рассаду (капусту) сажают и выжигают прошлогоднюю траву, чтобы новой не мешала. Поговорка: на Арину худая трава из поля вон. 21 мая - св. царя Константина и матери его Елены. С Аленой по созвучию связался лён: на Алену сей лён и сажай огурцы; Алене льны, Константину огурцы. Точно так же среди поговорок, прибауток, хозяйственных примет, а порой и «сердца горестных замет» бегут у великоросса и остальные месяцы: июнь, когда закрома пусты в ожидании новой жатвы и который потому зовётся июнь - ау! потом июль - страдник, работник; август, когда серпы греют на горячей работе, а вода уже холодит, когда на преображенье - второй спас, бери рукавицы про запас; за ним сентябрь - холоден сентябрь, да сыт - после уборки урожая; далее октябрь - грязник, ни колеса, ни полоза не любит, ни на санях, ни на телеге не проедешь; ноябрь - курятник, потому что 1 числа, в день Козьмы и Дамиана, бабы кур режут, оттого и зовётся этот день - курячьи именины, куриная смерть. Наконец, вот и декабрь-студень, развал зимы: год кончается - зима начинается. На дворе холодно: время в избе сидеть да учиться. 1 декабря - пророка Наума-грамотника: начинают ребят грамоте учить. Поговорка: «Батюшка Наум, наведи на ум». А стужа крепнет, наступают трескучие морозы, 4 декабря - св. великомученицы Варвары. Поговорка: «Трещит Варюха - береги нос да ухо». Так со святцами в руках или, точнее, в цепкой памяти великоросс прошёл, наблюдая и изучая, весь годовой круговорот своей жизни. Церковь научила великоросса наблюдать и считать время. Святые и праздники были его путеводителями в этом наблюдении и изучении. Он вспоминал их не в церкви только: он уносил их из храма с собой в свою избу, в поле и лес, навешивая на имена их свои приметы в виде бесцеремонных прозвищ, какие дают закадычным друзьям: Афанасий-ломонос, Самсон-сеногной, что в июле дождём сено гноит, Федул-ветреник, Акулины-гречишницы, мартовская Авдотья-подмочи порог, апрельская Марья-зажги снега, заиграй овражки и т. д. без конца. В приметах великоросса и его метеорология, и его хозяйственный учебник, и его бытовая автобиография; в них отлился весь он со своим бытом и кругозором, со своим умом и сердцем; в них он и размышляет, и наблюдает, и радуется, и горюет, и сам же подсмеивается и над своими горями, и над своими радостями.
Народные приметы великоросса своенравны, как своенравна отразившаяся в них природа Великороссии. Она часто смеется над самыми осторожными расчётами великоросса; своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчётливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадёжное и нерасчётливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось. В одном уверен великоросс - что надобно дорожить ясным летним рабочим днём, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет ещё укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдём такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии. С другой стороны, свойствами края определился порядок расселения великороссов. Жизнь удалёнными друг от друга, уединёнными деревнями при недостатке общения, естественно, не могла приучать великоросса действовать большими союзами, дружными массами. Великоросс работал не на открытом поле, на глазах у всех, подобно обитателю южной Руси: он боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. То была молчаливая чёрная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям. Потому великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда ещё не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже добьётся некоторого успеха и привлечёт внимание: неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с. тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своём величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума. Словом, великоросс лучше великорусского общества. Должно быть, каждому народу от природы положено воспринимать из окружающего мира, как и из переживаемых судеб, и претворять в свой характер не всякие, а только известные впечатления, и отсюда происходит разнообразие национальных складов, или типов, подобно тому как неодинаковая световая восприимчивость производит разнообразие цветов. Сообразно с этим и народ смотрит на окружающее и переживаемое под известным углом, отражает то и другое в своём сознании с известным преломлением. Природа страны, наверное, не без участия в степени и направлении этого преломления. Невозможность рассчитать наперёд, заранее сообразить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперёд. В борьбе с нежданными метелями и оттепелями, с непредвиденными августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе умение подводить итоги насчёт искусства составлять сметы. Это умение и есть то, что мы называем задним умом. Поговорка русский человек задним умом крепок вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идёт, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают, говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского просёлка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу. Так сказалось действие природы Великороссии на хозяйственном быте и племенном характере великоросса.
В. Ключевский
Рядом с влиянием природы страны на народное хозяйство Великороссии замечаем следы ее могущественного действия на племенной характер великоросса. Великороссия XIII-XVвв. со своими лесами, топями и болотами на каждом шагу представляла поселенцу тысячи мелких опасностей, непредвидимых затруднений и неприятностей, среди которых надобно было найтись, с которыми приходилось поминутно бороться. Это приучало великоросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его выражению, ходить, оглядываясь и ощупывая почву, не соваться в воду, не поискав броду, развивало в нем изворотливость в мелких затруднениях и опасностях, привычку к терпеливой борьбе сневзгодами и лишениями. В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого. Притом по самому свойству края каждый угол его, каждая местность задавала поселенцу трудную хозяйственную загадку: где бы здесь ни основался поселенец, ему прежде всего нужно было изучить свое место, все его условия, чтобы высмотреть угодье, разработка которого могла бы быть наиболее прибыльна. Отсюда эта удивительная наблюдательность, какая открывается в народных великорусских приметах. […]
Народные приметы великоросса своенравны, как своенравна отразившаяся в них природа Великороссии. Она часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса; своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось.
В одном уверен великоросс - что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии.
С другой стороны, свойствами края определился порядок расселения великороссов. Жизнь удаленными друг от друга, уединенными деревнями при недостатке общения, естественно, не могла приучить великоросса действовать большими союзами, дружными массами. Великоросс работал не на открытом поле, на глазах у всех, подобно обитателю южной Руси: он боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. То была молчаливая черная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям. Потому великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже добьется некоторого успеха и привлечет внимание: неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума. Словом, великоросс лучше великорусского общества.
Должно быть, каждому народу от природы положено воспринимать из окружающего мира, как и из переживаемых судеб, и претворять в свой характер не всякие, а только известные впечатления, и отсюда происходит разнообразие национальных складов или типов, подобно тому как неодинаковая световая восприимчивость производит разнообразие цветов. Сообразно с этим и народ смотрит на окружающее и переживаемое под известным углом, отражает то и другое в своем сознании с известным преломлением. Природа страны, наверное, не без участия в степени и направлении этого преломления. Невозможность рассчитать наперед, заранее сообразить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед. В борьбе с нежданными метелями и оттепелями, с непредвиденными августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе уменье подводить итоги на счет искусства составлять сметы. Это умение и есть то, что мы называем «задним умом». Поговорка «русский человек задним умом крепок» вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что «задняя мысль». Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь «лбом стены не прошибешь», и «только вороны прямо летают», - говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. Апопробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу.
