Класс: 11
Тема: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Евангелие от Матфея гл.16) (по рассказу Т. Толстой «Чистый лист»)
Цель:
- познакомиться с творчеством Т.Толстой;
- путем лингвопоэтического анализа текста выявить его идейную направленность.
Ход урока
I . Оргмомент
II. Слово учителя
Т. Толстая – яркое явление в постмодернистской литературе. Её сборники «День», «Ночь», «Изюм» пользуются вниманием читателей разного возраста. Чем же так привлекательна её проза? Прежде всего, сложностью и красотой поэтики. Важно не только, о чем повествует Толстая, но и то, как она это делает.
Стиль Толстой жесткий, скупой. В ее речи нет слов пустых, необязательных, не наполненных сутью. Всякая деталь у ее точна и выразительна. Герои Толстой – это милые порой наивные до сожаления чудаки, которых она любит, даже если и любить – то их вроде бы не за что. Главное, что доносит до читателей автор, это драгоценность и радость существования, счастье человеческой жизни как таковой. Эта мысль основная в рассказах Татьяны Толстой.
Рассказ «Чистый лист» выделяется некоторой надуманностью сюжета. В нем наблюдается некий сплав реальности и фантастики. По утверждению А.Гениса, «Толстая отнюдь не добрый волшебник, и сказки у нее с плохим концом». Но и здесь Толстая остается, верна своему писательскому кредо: встать рядом со своими героями, их же глазами посмотреть вокруг, переболеть их болью, почувствовать их беду и разделить ее с ними.
III. Работа над содержанием рассказа «Чистый лист».
Работая над содержанием рассказа, вы искали ключевые слова, помогающие понять его суть, главную мысль.
Чем необычен рассказ? (реалистическая действительность переходит в фантастическую)
Почему к Игнатьеву каждую ночь приходит тоска? Что это за образ? (метафора у Толстой необычна и неожиданна) тоска – печальная сиделка.
Как изображаются герои рассказа?
- жена – «изможденное лицо», «мумия»;
- Игнатьев – «совсем я болен», «плакать не умел и потому курил», «устыдился низких мыслей», «преклоняюсь», «трепещу»;
- Валерочка, Валерик – «хилый, болезненный росточек, жалкий до спазм».
Какую роль играет в рассказе сон Игнатьева? (болезненный бред, человек не может освободиться от чувства безысходности, отчаяния, отсюда кошмарные видения: корабль с больными детьми. Каменистая пустыня с мертвым всадником, болотная трясина с красным цветком).
Красный цвет неоднократно встречается в рассказе: красное вино , красный цветок , красное платье , горевшее приворотным цветком. Какое значение имеет это цвет? (как сигнал опасности, как желаемое и недосягаемое, как сама погибель – «болотная трясина с красным цветком» ).
Когда впервые заходит разговор о Живом? (разговор с другом в погребке).
Что понимает под жизнью друг Игнатьева?
Что это такое – живое? (душа; «живое болит», «гармония тела и … мозга»; «когда её пересаживают другим, те не выживают, не выдерживают», «живое царь–колоколом било и гудело в его трепещущей груди»; «словно, предчувствуя что-то, в груди то сжималось, то садилось на корточки, зажмурясь, закрыв руками голову»).
Почему Игнатьев хочет удалить живое? (чтоб спасти сына, стать богатым, преуспевающим, уверенным в себе).
Какое символическое значение имеет сожжение отцовой рубашки? (это «напрасная жертва». Анастасия не любит его. «Он будет сильным. Он сожжет все, что разрушает преграды»).
В коридоре больничного учреждения Игнатьев рассматривает таблички с «поучительными медицинскими историями»: «У Глеба болел зуб». «И глаз пришлось удалить»: далее идет авторская фраза: (Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его) – Как вы понимаете такое «соседство»? (Это из Евангелия, о соблазне. В тексте иное значение: душу нельзя вырвать, как больной зуб ).
Какие чувства вы испытали, читая о суперменах, лишенных «живого»? (Сожаление, тревога, потрясение. Люди, лишенные, в прямом смысле, души, действительно бездушны. Это уже и не люди, а биологические механизмы: блондин, Н., доктор).
Что поражает в образе доктора? (Глаз у него не было «Из пустых глазниц веяло черным провалом в никуда…» Глаза – зеркало души. У доктора души нет, следовательно, нет и глаз. Еще страшнее, что за деньги этот «доктор» способен совершить убийство души, которое еще хуже, чем убийство физическое).
Каким стал Игнатьев после удаления живого? И что значило это живое для него самого и для его близких? (без души, а Живое – это душа, человек перестает быть человеком).
Душа Игнатьева переносила боль, страдания, металась, не находя покоя, но в то же время она жалела, любила, берегла родных ему людей. Метаморфоза, происшедшая с Игнатьевым, страшна и закономерна. Опять вспоминается его кошмарный сон: «болотная трясина с красным цветком». Погнавшись за вожделенным «покоем», он потерял всё, а вот приобрел ли?...
IV. Выводы.
Сегодняшняя тема урока обозначена евангельской строкой. Как вы ее понимаете? О чем заставляет задуматься Т. Толстая? Можно ли воспринимать этот рассказ только как фантастику? (Рассуждения учащихся).
Автор Толстая Татьяна Никитична
Чистый лист
Жена как прилегла в детской на диване - так и заснула: ничто так не выматывает, как больной ребенок. И хорошо, пусть там и спит. Игнатьев прикрыл ее пледом, потоптался, посмотрел на разинутый рот, изможденное лицо, отросшую черноту волос - давно уже не притворялась блондинкой, - пожалел ее, пожалел хилого, белого, опять вспотевшего Валерика, пожалел себя, ушел, лег и лежал теперь без сна, смотрел в потолок.
Каждую ночь к Игнатьеву приходила тоска. Тяжелая, смутная, с опущенной головой, садилась на краешек постели, брала за руку - печальная сиделка у безнадежного больного. Так и молчали часами - рука в руке.
Ночной дом шуршал, вздрагивал, жил; в неясном гуле возникали проплешины - там собачий лай, там обрывок музыки, а там постукивал, ходил то вверх, то вниз по ниточке лифт - ночная лодочка. Рука в руке с тоской молчал Игнатьев; запертые в его груди, ворочались сады, моря, города, хозяином их был Игнатьев, с ним они родились, с ним были обречены раствориться в небытии. Бедный мой мир, твой властелин поражен тоской. Жители, окрасьте небо в сумеречный цвет, сядьте на каменные пороги заброшенных домов, уроните руки, опустите головы - ваш добрый король болен. Прокаженные, идите по пустынным переулочкам, звоните в медные колокольчики, несите плохие вести: братья, в города идет тоска. Очаги заброшены, и зола остыла, и трава пробивается между плит там, где шумели базарные площади. Скоро в чернильном небе взойдет низкая красная луна, и, выйдя из развалин, первый волк, подняв морду, завоет, пошлет одинокий клич ввысь, в ледяные просторы, к далеким голубым волкам, сидящим на ветвях в черных чащах чужих вселенных.
Игнатьев плакать не умел и потому курил. Маленькими, игрушечными зарницами вспыхивал огонек. Игнатьев лежал, тосковал, чувствовал табачную горечь и знал, что в ней - правда. Горечь, дым, крошечный оазис света во тьме - это мир. За стеной прошумел водопроводный кран. Землистая, усталая, дорогая жена спит под рваным пледом. Разметался беленький Валерик хилый, болезненный росточек, жалкий до спазм - сыпь, желёзки, темные круги под глазами. А где-то в городе, в одном из освещенных окон, пьет красное вино и смеется не с Игнатьевым неверная, зыбкая, уклончивая Анастасия. Погляди на меня... но она усмехается и отводит взгляд.
Игнатьев повернулся на бок. Тоска придвинулась к нему ближе, взмахнула призрачным рукавом - выплыли корабли вереницей. Матросы пьянствуют с туземками по кабакам, капитан засиделся на веранде у губернатора (сигары, ликеры, ручной попугай), вахтенный оставил свой пост, чтобы поглазеть на петушиный бой, на бородатую женщину в пестром лоскутном балагане; тихо отвязались канаты, подул ночной ветерок, и старые парусники, поскрипывая, выходят из гавани неведомо куда. Крепко спят по каютам больные дети, маленькие доверчивые мальчики; посапывают, зажав игрушку в кулачке; одеяла сползают, покачиваются пустынные палубы, в непроглядную тьму с мягким плеском уплывает стая кораблей, и разглаживаются на теплой черной глади узкие стрельчатые следы.
Тоска взмахнула рукавом - расстелила бескрайнюю каменистую пустыню - иней блестит на холодной скалистой равнине, равнодушно застыли звезды, равнодушно чертит круги белая луна, печально звякает уздечка мерно ступающего верблюда, - приближается всадник, закутанный в полосатую бухарскую промерзшую ткань. Кто ты, всадник? Отчего отпустил поводья? Зачем закутал лицо? Дай отвести твои окоченевшие руки! Что это, всадник, ты мертв?.. Рот всадника зияет бездонным провалом, спутаны волосы, и глубокие скорбные борозды прочертили на щеках тысячелетиями льющиеся слезы.
Взмах рукава. Анастасия, блуждающие огни над болотной трясиной. Что это гукнуло в чаще? Не надо оглядываться. Жаркий цветок манит ступить на пружинящие коричневые кочки. Погуливает редкий неспокойный туман - то приляжет, то повиснет над добрым манящим мхом; красный цветок плавает, мигает через белые клубы: сюда иди, сюда иди. Один шаг - разве это страшно? Еще один шаг - разве ты боишься? Мохнатые головы стоят во мху, улыбаются, подмигивают всем лицом. Гулкий рассвет. Не бойся, солнце не встанет. Не бойся, у нас еще есть туман. Шаг. Шаг. Шаг. Плавает, смеется, вспыхивает цветок. Не оглядываться!!! Я думаю, дастся в руки. Я так думаю, что все-таки дастся. Дастся, я думаю. Шаг.
И-и-и-и-и, - застонало в соседней комнате. Толчком прыгнул Игнатьев в дверь, кинулся к зарешеченной кроватке - что ты, что ты? Вскинулась спутанная жена, задергали, мешая друг другу, простыни, одеяло Валерика - что-то делать, двигаться, суетиться! Беленькая голова заметалась во сне, забредила: ба-да-да, ба-да-да! Быстрое бормотанье, отталкивает руками, успокоился, повернулся, улегся... Ушел в сны один, без мамы, без меня, по узенькой тропочке под еловые своды.
«Что это он?» - «Опять температура. Я здесь лягу». - «Лежи, я плед принес. Подушку сейчас дам». - «Вот так он до утра будет. Прикрой дверь. Хочешь есть, там сырники». - «Не хочу, ничего не хочу. Спи».
Тоска ждала, лежала в широкой постели, подвинулась, дала место Игнатьеву, обняла, положила голову ему на грудь, на срубленные сады, обмелевшие моря, пепелища городов.
Но еще не все убиты: под утро, когда Игнатьев спит, откуда-то из землянок выходит Живое; разгребает обгоревшие бревна, сажает маленькие ростки рассады: пластмассовые примулы, картонные дубки; таскает кубики, возводит времянки, из детской лейки наполняет чаши морей, вырезает из промокашки розовых пучеглазых крабов и простым карандашом проводит темную извилистую черту прибоя.
После работы Игнатьев не сразу шел домой, а пил с другом в погребке пиво. Он всегда торопился, чтобы занять лучшее место - в уголке, но это удавалось редко. И пока он спешил, обходя лужи, ускоряя шаг, терпеливо пережидая ревущие реки машин, за ним, затесавшись среди людей, поспешала тоска; то там, то тут выныривала ее плоская, тупая головка. Отвязаться от нее не было никакой возможности, швейцар пускал ее и в погребок, и Игнатьев радовался, если друг приходил быстро. Старый друг, школьный товарищ! Он еще издали махал рукой, кивал, улыбался редкими зубами; над старой заношенной курткой курчавились редеющие волосы. Дети у него были уже взрослые. Жена от него давно ушла, а снова жениться он не хотел. А у Игнатьева было все наоборот. Они радостно встречались, а расходились раздраженные, недовольные друг другом, но в следующий раз все повторялось сначала. И когда друг, запыхавшись, кивал Игнатьеву, пробираясь среди спорящих столиков, то в груди Игнатьева, в солнечном сплетении, поднимало голову Живое и тоже кивало и махало рукой.
Они взяли пиво и соленые сушки.
Я в отчаянии, - говорил Игнатьев, - я просто в отчаянии. Я запутался. Как все сложно. Жена - она святая. Работу бросила, сидит с Валерочкой. Он болен, все время болен. Ножки плохо ходят. Маленький такой огарочек. Чуть теплится. Врачи, уколы, он их боится. Кричит. Я его плача слышать не могу. Ему главное - уход, ну, она просто выкладывается. Почернела вся. Ну а я домой идти просто не могу. Тоска. Жена мне в глаза не смотрит. Да и что толку? Валерочке «Репку» на ночь почитаю, все равно - тоска же. И все вранье, если уж репка засела - ее не вытащишь. Я-то знаю. Анастасия... Звонишь, звонишь - ее дома нет. А если дома- о чем ей со мной говорить? О Валерочке? О службе? Плохо, понимаешь, - давит. Каждый день даю себе слово: завтра встану другим человеком, взбодрюсь. Анастасию забуду, заработаю кучу денег, вывезу Валерочку на юг... Квартиру отремонтирую, буду бегать по утрам... А ночью - тоска.
Я не понимаю, - говорил друг, - ну что ты выкобениваешься? У всех примерно такие обстоятельства, в чем дело? Живем же как-то.
Ты пойми: вот тут, - Игнатьев показывал на грудь, - живое, живое, оно болит!
Ну и дурак, - друг чистил зуб спичкой. - Потому и болит, что живое. А ты как хотел?
А я хочу, чтоб не болело. А мне вот тяжело. А я вот, представь себе, страдаю. И жена страдает, и Валерочка страдает, и Анастасия, наверное, тоже страдает и выключает телефон. И все мы мучаем друг друга.
Ну и дурак. А ты не страдай.
А я не могу.
Ну и дурак. Подумаешь, мировой страдалец! Ты просто сам не хочешь быть здоровым, бодрым, подтянутым, не хочешь быть хозяином своей жизни.
Я дошел до точки, - сказал Игнатьев, вцепился руками в волосы и тускло смотрел в измазанную пеной кружку.
Баба ты. Упиваешься своими придуманными мучениями.
Нет, не баба. Нет, не упиваюсь. Я болен и хочу быть здоровым.
А коли так, отдай себе отчет: больной орган необходимо ампутировать. Как аппендикс.
Игнатьев поднял голову, изумился.
То есть как?
Я сказал.
В каком смысле ампутировать?
В медицинском. Сейчас это делают.
Друг оглянулся, понизив голос, стал объяснять: есть такой институт, это недалеко от Новослободской, так там это оперируют; конечно, пока это полуофициально, частным образом, но можно. Конечно, врачу надо дать на лапу. Люди выходят совершенно обновленные. Разве Игнатьев не слышал? На Западе это поставлено на широкую ногу, а у нас - из-под полы. Косность потому что. Бюрократизм.
Игнатьев слушал ошеломленный.
Но они хотя бы… на собаках сначала экспериментировали?
Друг постучал себе по лбу.
Ты думай, а потом говори. У собак ее нет. У них рефлексы. Учение Павлова.
Игнатьев задумался.
Но ведь это же ужасно!
А чего тут ужасного. Великолепные результаты: необычайно обостряются мыслительные способности. Растет сила воли. Все идиотские бесплодные сомнения полностью прекращаются. Гармония тела и... э-э-э... мозга. Интеллект сияет как прожектор. Ты сразу наметишь цель, бьешь без промаха и хватаешь высший приз. Да я ничего не говорю - что я, тебя заставляю? Не хочешь лечиться, ходи больной. Со своим унылым носом. И пусть твои женщины выключают телефон.
Игнатьев не обиделся, покачал головой: женщины, да…
Женщине, чтоб ты знал, Игнатьев, будь она хоть Софи Лорен, надо говорить: пшла вон! Тогда и будет уважать. А так-то, конечно, ты не котируешься.
Да как я ей такое скажу? Я преклоняюсь, трепещу…
Во-во. Трепещи. ...
Ключові слова: оповідання, автор, мотив, пародія, прийом
гри, постмодерністський дискурс.Название рассказа Т.Толстой «Чистый лист» во
многом значимо и вызывает определенные ассоциации у современного читателя. В
частности, оно может ассоциироваться с известным латинским выражением tabula rasa как в его прямом значении - чистая доска, где можно написать все, что угодно, так и в переносном - пробел, пустота. Ведь в
финале рассказа герой, добровольно изменивший свою внутреннюю сущность, просит
«чистый лист», чтобы «обеспечить интернат» своему собственному сыну, которого
он называет «недоноском». Читатель понимает, что
«чистый лист» в контексте заключительного эпизода является важной деталью,
символом начала новой жизни героя, у которого исчезла душа, а на ее месте
образовалась пустота.С другой стороны, крылатое выражение tabula rasa ассоциируется с трудами известных философов. Так, Локк считал, что
только практика формирует человека, а его ум при рождении - tabula rasa. И.Кант и ориентировавшиеся на него американские трансценденталисты
отвергали указанный тезис Локка. С точки зрения Р.Эмерсона
и других трансценденталистов, человеку от рождения
присуще понимание истины и заблуждения, добра и зла, и эти идеи
трансцендентальны, даются человеку априори, приходят к нему помимо опыта.
Татьяна Толстая не делает прямых намеков на эти философские споры, но в ее
произведении важную роль играет мотив души, которая в подтексте рассказа
воспринимается в традициях классической литературы - как поле битвы между добром
и злом, между Богом и дьяволом.Рассказ «Чистый лист» делится на семь
небольших фрагментов, которые тесно связаны между собой. В основе каждого
фрагмента - эпизоды
внутренней и внешней жизни героя. Однако структурно в тексте произведения
можно вычленить две части - до встречи героя с таинственным врачом, у которого «глаз не было», и
после встречи с ним. В основе такого деления лежит оппозиция «живое» - «мертвое». В первой части
рассказа акцентируется мысль о том, что «Живое» мучило героя: «И Живое
тоненько плакало в груди до утра» . «Живое» в контексте произведения - символ души. Слово «душа»
ни разу не упоминается в рассказе, однако лейтмотивом первой его части
является мотив тоски, а тоска, как указывает В.И.Даль, - «томление души,
мучительная грусть, душевная тревога» .В странном мире, в котором живет герой, тоска
преследует его повсюду. Можно даже сказать, что автор создает персонифицированный
образ тоски, которая «приходила» к герою постоянно, которой он был «поражен»:
«Рука в руке с тоской молчал Игнатьев», «Тоска придвинулась к нему ближе,
взмахнула призрачным рукавом...», «Тоска ждала, лежала в широкой постели,
придвинулась, дала место Игнатьеву, обняла, положила голову на грудь...» и т.д.
.Тоска взмахивает рукавом, подобно женщине, и
эти таинственные «взмахи» способствуют появлению в сознании героя странных
видений. Автор рассказа дает коллаж, состоящий из мыслей и видений героя:
«...запертые в его груди, ворочались сады, моря, города, хозяином их был
Игнатьев, с ним
они родились, с ним они были обречены раствориться
в небытии» . Подчеркнутая нами фраза
«с ним они родились» напоминает об утверждении Канта и других философов, что
человек от рождения - не tabula rasa.Автор «включает» читателя в поток сознания
героя, что дает возможность значительно расширить контекст
произведения. Примечательно, что почти все картины, которые рисуются в
сознании странного героя, имеют апокалиптический
характер. «Жители, окрасьте небо в сумеречный цвет, сядьте на каменные пороги
заброшенных домов, уроните руки, опустите головы...» .
Упоминание о прокаженных, пустынных переулках, заброшенных очагах, остывшей золе,
поросших травой базарных площадях, сумрачных пейзажах - все
это усиливает состояние тревоги и тоски, в котором находится герой. Как бы
играя с читателем, автор рисует низкую красную луну на чернильном небе, и на
этом фоне - воющего волка... В подтексте данного
фрагмента «прочитывается» известный фразеологизм «выть от тоски», и угадывается
авторский намек: от тоски «воет» герой рассказа.Тоска героя мотивируется в рассказе жизненными
обстоятельствами - болезнью ребенка, ради которого жена бросила работу,
а также внутренней раздвоенностью, связанной с тем, что у него, кроме жены,
есть еще и Анастасия. Игнатьев жалеет больного Валерика,
жалеет жену, себя и Анастасию. Таким образом, мотив тоски тесно связан в начале
рассказа с мотивом жалости, который усиливается в дальнейшем повествовании, в
частности, в первой части, а во второй части исчезает, потому что исчезает душа
героя, а вместе с ней - и тоска.Особенностью хронотопа
рассказа является соединение разных временных пластов - прошлого
и настоящего. В настоящем у Игнатьева - «беленький Валерик - хилый, болезненный росточек,
жалкий до спазм - сыпь, железки, темные круги под глазами» , в настоящем и верная жена, а рядом с ней в его
душе - «зыбкая, уклончивая Анастасия». Автор погружает
читателя во внутренний мир героя, который поражает своей сумрачностью. Его
«видения» сменяют друг друга, как кадры хроники. Они объединены общими
настроениями, фрагментарны и возникают в сознании героя так, как возникают
чудеса в сказках - по мановению волшебной палочки. Однако в рассказе
Толстой другие «взмахи» - не доброй волшебницы, а тоски.Во втором «видении» - вереница
кораблей, старые парусники, которые «выходят из гавани неведомо куда», потому
что отвязались канаты. Человеческая жизнь часто сравнивается в литературе с
кораблем, отплывающим в путь. Данное «видение» не случайно возникает в сознании
героя, не случайно он видит, как по каютам спят больные дети. В потоке его
мыслей отразилась тревога Игнатьева за маленького, больного сына.Третья картина пропитана ориентальными и
вместе с тем мистическими мотивами. Каменистая пустыня, мерно ступающий
верблюд... Здесь много загадочного. Например, почему иней блестит на холодной
скалистой равнине? Кто он, загадочный всадник, рот которого «зияет бездонным
провалом», «и глубокие скорбные борозды прочертили на щеках тысячелетиями
льющиеся слезы» ? Мотивы апокалипсиса ощутимы в данном фрагменте, а
таинственный всадник воспринимается как символ смерти. Как автор произведения,
созданного в стиле постмодернизма, Татьяна Толстая не стремится к созданию
четких определенных картин, образов. Ее описания импрессионистичны, нацелены на
создание определенного впечатления.В последнем, четвертом «видении», появившемся
в сознании героя, присутствуют реминисценции и
аллюзии из повести Гоголя «Вечер накануне Ивана Купала». Здесь та же
фрагментарность восприятия, что и в предыдущих эпизодах. Анастасия, как символ
дьявольского искушения, и «блуждающие огни над болотной трясиной» стоят рядом,
упоминаются в одном предложении. «Жаркий цветок», «красный цветок», который
«плавает», «мигает», «вспыхивает», ассоциируется с цветком папоротника в
гоголевской повести, который обещает герою исполнение его желаний. Интертекстуальные связи рассматриваемого фрагмента и
гоголевского произведения явны, они подчеркиваются автором при помощи
отчетливых реминисценций и аллюзий. У Гоголя - «топкие болота»; у Т.Толстой -
«болотная трясина», «пружинящие коричневые кочки», туман («белые клубы»), мох.
У Гоголя «сотни мохнатых рук тянутся к цветку», упоминаются «безобразные
чудовища» . У Т.Толстой «мохнатые головы стоят во мху» .
Рассматриваемый фрагмент объединяет с гоголевским текстом
и мотив продажи души (у Гоголя - черту, у Т.Толстой - сатане). В целом же
«видение» или сон Игнатьева выполняет в тексте рассказа функцию художественного
предварения. Ведь герой гоголевской повести Петрусь Безродный должен принести в
жертву кровь младенца - безвинного Ивася. Таково
требование нечистой силы. Игнатьев в рассказе Толстой «Чистый лист» тоже
принесет жертву - откажется от самого дорогого, что у него было, в том числе и
от собственного сына.Итак, в первой части рассказа дана его
экспозиция. Ведущий мотив данной части - мотив тоски, преследующей Игнатьева,
который является, по сути, маргинальным героем. Он одинок, устал от жизни. Его
материальные проблемы не акцентируются в рассказе. Однако некоторые детали
красноречиво свидетельствуют о том, что они были, например, упоминание о том,
что «жена спит под рваным пледом», что герой ходит в рубашке «чайного цвета»,
которую носил еще его папа, «он в ней и женился, и встречал Валерика
из роддома» , ходил на свидания к Анастасии...Заявленные в начале произведения мотивы
находят развитие в дальнейшем повествовании. Игнатьева продолжает преследовать
тоска («то тут то там выныривала ее плоская, тупая
головка»), он по-прежнему жалеет жену, рассказывая приятелю, что «она святая»,
и по-прежнему думает об Анастасии. Упоминание об известной сказке «Репка» не
случайно в рассказе, и не случайно в монологе героя оно соседствует с именем
любовницы: «И все вранье, если уж репка засела - ее не
вытащишь. Я-то знаю. Анастасия... Звонишь, звонишь - ее дома нет» .
Ситуация, в которой находится Игнатьев, очерчена четко и определенно. Он стоит
перед дилеммой: или верная, но измученная жена, или красивая, но уклончивая
Анастасия. Герою трудно сделать выбор, он не хочет и, очевидно, не может
отказаться ни от жены, ни от любовницы. Читатель может только догадываться, что
он слаб, что у него есть служба, но нет к ней интереса, нет любимого дела,
поскольку о нем не говорится. А поэтому и тоска его не случайна. Игнатьев
осознает, что он неудачник.Можно упрекать автора в том, что характер
главного героя обрисован нечетко. Однако, думается, Т.Толстая
и не стремилась к такой четкости. Она создает условный текст, рисует условный
мир, в котором все подчиняется законам эстетической игры. Герой рассказа
играет в жизнь. Он строит планы, мысленно прорабатывает возможные варианты
будущей счастливой жизни: «Анастасию забуду, заработаю кучу денег, вывезу Валерочку на юг... Квартиру отремонтирую...» .
Однако он понимает, что при достижении всего этого тоска от него не уйдет, что
«живое» будет продолжать мучить его.В образе Игнатьева Т.Толстая создает пародию
на романтического героя - одинокого, страдающего, непонятого, сосредоточенного
на своем внутреннем мироощущении. Однако герой рассказа живет в иную эпоху, нежели герои романтических произведений. Это лермонтовский Печорин мог прийти к грустному выводу о том,
что у него «душа испорчена светом», что, видно, было ему предназначение
высокое, но он не угадал этого предназначения. В контексте романтической эпохи
такой герой воспринимался как трагическая личность. В отличие от романтических
страдальцев герои рассказа Т.Толстой, в частности, Игнатьев и его приятель, не
упоминают о душе. Это слово отсутствует в их лексиконе. Мотив страдания дан в
сниженном, пародийном плане. Герой и не помышляет о высоком предназначении.
Размышляя о его характере, невольно вспоминаешь вопрос пушкинской Татьяны: «Уж
не пародия ли он?» Читатель понимает, что тоска и страдания Игнатьева
обусловлены тем, что он не видит выхода из ситуации, которую сам создал. С
точки зрения приятеля Игнатьева, он просто «баба»: «Подумаешь, мировой
страдалец!»; «Упиваешься своими придуманными мучениями» .
Примечательно, что фраза «мировой страдалец» звучит в ироническом контексте. И
хотя безымянный приятель героя является носителем обыденного усредненного
сознания, его высказывания подтверждают предположение о том, что образ
Игнатьева - пародия на романтического героя. Он не может изменить сложившуюся
ситуацию (для этого не хватает ни воли, ни решительности), а поэтому ему
оказывается проще изменить себя. Но Игнатьев избирает не путь нравственного
самоусовершенствования, который был близок, например, многим толстовским
героям. Нет, ему проще избавиться от «живого», то есть души. «Вот прооперируюсь..., куплю машину...» Автор дает возможность
понять, что материальные блага не избавят человека от страданий.В третьей части рассказа Игнатьев не случайно
становится свидетелем того, как смуглый низенький «человечек» звонил «своей
Анастасии», которую звали Раиса, как обещал ей райскую, с его точки зрения,
жизнь.«Ты как сыр в масле будешь жить», «Да у меня вся
жилплощадь в коврах!!!» - говорил он , а потом вышел из телефонной
будки с заплаканными глазами и злым лицом. Но и этот случай не остановил героя.
Он принял решение, хотя и не сразу.Встреча с одноклассником своего приятеля,
которому «вырезали» или «вырвали» «ее» (читатель давно уже догадался, что речь
идет о душе) как что-то ненужное, мертвое, послужила толчком к принятию
решения. Героя не насторожило то, что из кабинета Н. «вышла заплаканная
женщина», ведь его внимание и внимание приятеля было приковано к другому - к
золотым авторучкам и дорогому коньяку, к роскоши, которую они увидели там. Мотив
богатства усиливается в данной части произведения. Автор дает понять, что этот
мотив в сознании обычного, среднего человека тесно связан с образом
преуспевающего мужчины. В искаженном мире герои типа Н. ассоциируются с
настоящими мужчинами. Т.Толстая в данном случае представляет еще один пример
пародийного мировосприятия. Но привычный в окружении Игнатьева идеал настоящего
мужчины внушается ему и приятелем, и Анастасией, которая пьет «красное вино» с
другими и на которой «красное платье» горит «приворотным цветком». Здесь не
случайна символика цвета и упоминание о «приворотном цветке». Все эти детали
перекликаются с мотивами искушения, с рассматриваемым выше эпизодом из
гоголевской повести «Вечер накануне Ивана Купала». «Приворотный цветок»
ассоциируется с «приворотным зельем», которое является символом магического
влияния на чувства и поступки человека. «Приворотным цветком» для Игнатьева
стала Анастасия, которая говорит «бесовские слова» и улыбается «бесовской
улыбкой». Она искушает, как бес. Идеалы толпы становятся идеалами для
Игнатьева. А чтобы осуществить свою мечту - избавиться от противоречий,
«приручить ускользающую Анастасию», спасти Валерика,
Игнатьеву нужно «стать богатым, с авторучками». В этом уточнении - «с
авторучками» - сквозит авторская ирония. Ироническую улыбку вызывает и
внутренний монолог Игнатьева: «Кто это идет, стройный, как кедр, крепкий, как сталь,
пружинистыми шагами, не знающими постыдных сомнений? Это идет Игнатьев. Путь
его прям, заработок высок, взгляд уверен, женщины смотрят ему вслед» .В потоке мыслей героя жена постоянно
ассоциируется с чем-то мертвым. Так, Игнатьев хотел «приласкать пергаментные
пряди волос, но рука встретила лишь холод саркофага». Как символ холода и
смерти в рассказе несколько раз упоминается «скалистая изморозь, звяканье
сбруи одинокого верблюда, озеро, промерзшее до дна», «окоченевший всадник». Такую
же функцию выполняет упоминание о том, что «Осирис молчит». Заметим, что в
египетской мифологии Осирис, бог производительных сил природы, ежегодно
умирает и возрождается к новой жизни . Ориентальные мотивы
присутствуют и в мечтах героя о том, как он - «мудрый, цельный, совершенный -
въедет на белом парадном слоне, в ковровой беседке с цветочными опахалами» . Да, изображая внутренний мир героя, автор не жалеет иронии. Ведь он
желает чуда, мгновенного превращения, которое принесло бы ему признание, славу,
богатство без приложения всяких усилий. «Чудо» происходит, герой изменяется,
но только становится не таким, каким представлял себя в мечтах. Однако этого он
уже не замечает и не понимает. Мгновенное изъятие «Живого» - его души - сделало
его таким, каким он должен был стать, учитывая его желания и помыслы.Автор рассказа свободно играет образами
мировой культуры, приглашая читателя к их разгадке. В основе произведения -
распространенный в мировой литературе мотив продажи души Дьяволу, Сатане,
Антихристу, нечистой силе, а также связанный с ним мотив метаморфозы. Известно,
что подобно Христу, совершающему чудо, Антихрист имитирует чудеса Христа. Так,
Сатана под видом ассирийца, «Врача Врачей», имитирует действия врача. Ведь
настоящий врач лечит и тело, и душу. Ассириец «экстрактирует»,
то есть удаляет душу. Игнатьева поражает то, что «глаз у него не было, но
взгляд был», «из глазниц смотрела бездна», а раз не было глаз - «зеркала
души», значит и души не было. Героя поражает синяя борода
ассирийца и его шапочка в виде зиккурата. «Какой же
он Иванов...» - ужаснулся Игнатьев» . Но было уже поздно. Исчезли его
«запоздалые сомнения», а вместе с ними - и «преданная им подруга - тоска». Герой попадает
в царство Антихриста - царство морального зла. Здесь «люди будут себялюбивы,
сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, непослушны родителям, неблагодарны,
нечестивы, немилостивы, неверны слову...,
наглы, напыщенны, любящие наслаждение больше Бога» . По средневековому выражению, Антихрист - обезьяна
Христа, его фальшивый двойник . Врач в рассказе Толстой «Чистый лист» - фальшивый двойник
врача. Он надевает перчатки не ради стерильности, а «чтобы не запачкать руки».
Он груб со своим пациентом, когда ехидно замечает по поводу его души: «А она у
вас, по-вашему, большая?» Автор рассказа использует общеизвестный
мифологический сюжет, значительно модернизируя его.Рассказ Т.Толстой «Чистый лист» является ярким
образцом постмодернистского дискурса
со многими присущими ему чертами. Ведь во внутреннем мире героя есть что-то
ужасное и необычное, герой ощущает внутреннюю дисгармонию. Т.Толстая
подчеркивает условность изображаемого мира, играя с читателем. Мотивы
эстетической игры выполняют структурообразующую роль в ее рассказе. Игра с
читателем имеет в произведении разные формы проявления, что сказывается в
изображении событий на грани реального и ирреального. Автор «играет»
пространственными и временными образами, давая возможность свободно переходить
из одного времени в другое, актуализировать информацию различного рода, что
открывает широкий простор для читательского воображения. Игра сказывается в
использовании интертекста, мифологем, иронии, в
соединении разных стилей. Так, разговорная, сниженная, вульгарная лексика
деградировавшего в конце произведения героя - полный контраст по
сравнению с той лексикой, которая встречается в его потоке сознания в начале
рассказа. Герой играет в жизнь, а эстетическая игра автора с читателем
позволяет не только заново воссоздать известные сюжетные мотивы и образы, но и
превращает трагедию героя в фарс.Название рассказа «Чистый лист» актуализирует
старый философский спор о том, какими есть ум и душа человека от рождения: tabula rasa или не tabula rasa? Да, в
человеке многое заложено от рождения, но его душа продолжает оставаться полем
битвы Бога и Дьявола, Христа и Антихриста. В случае с Игнатьевым в рассказе
Т.Толстой победил Антихрист.ЛІТЕРАТУРАГоголь Н. В. Собрание сочинений: в 7 т. / Н. В. Гоголь. - Вечера на хуторе
близ Диканьки / коммент. А. Чичерина, Н. Степанова. - М.: Худож. лит., 1984. - Т. 1. - 319 с.Даль В.
И. Толковый словарь русского языка. Современная
версия. / В. И.
Даль. - М. : ЭКСМО-Пресс, 2000. - 736 с.Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. - М. : Сов.
энциклопедия, 1991. - Т. 1.
- 671 с.Толстая
Т. Чистый лист / Т. Толстая // Любишь - не любишь: рассказы / Т. Толстая. - М.: Оникс: ОЛМА-ПРЕСС, 1997. - С. 154 -175.ВАЛЕНТИНА МАЦАПУРАОСОБЕННОСТИ ПОЭТИКИ РАССКАЗА ТАТЬЯНЫ ТОЛСТОЙ
«ЧИСТЫЙ ЛИСТ»В статье анализируются особенности поэтики
рассказа Т.Толстой «Чистый лист». В частности, автор сосредотачивает внимание
на поэтике названия произведения, особенностях его художественной структуры,
роли символики, интертекспуальных мотивах, принципах
эстетической игры. Рассказ рассматривается как образец постмодернистского
дискурса.Ключевые слова: рассказ, автор,
мотив, пародия, прием игры, постмодернистский дискурс.VALENTYNA MATSAPURAPOETICS PECULIARITIES OF T.TOLSTAYA"S STORY «BLANK PAPER»Poetics Peculiarities of T.Tolstaya"s Story
«Blank Paper» are under consideration in the article. In particular, the author
focuses her attention on the poetics of the story"s title, peculiarities of its
artistic structure, the role of the symbolic and intertextual motives, the principles of aesthetic game. The
story «Blank Paper» is viewed as a sample of postmodern discourse.Key
words: narrative, author, motive, caricature, game technique, postmodern
discourse.
«Чистая вода» - Поиск решений в области обеспечения населения чистой водой. Отпуск воды производится в стандартные бутыли 5- 6 литров. Работает в автоматическом режиме. Технология очистки воды. Сервисная карта. Система доочистки воды, основана на мембранной технологии. Отпуск воды производится в стандартные бутыли 5- 19 литров.
«Внешнее строение листа» - Вопросы для повторения. Жилкование листьев. Объясните, чем различаются листья сидячие и черешковые. Какое жилкование свойственно двудольным растениям? Видоизмененные листья. Какое жилкование свойственно однодольным растениям? Назовите основные части листа. У однодольных растений корневая система _______, жилкование листьев ___________, ____________.
«Ференц Лист» - Лист считается первостепенной фигурой в истории музыки. Венгерский пианист и композитор (1811–1886). И в 1847 Ф.Лист предпринял прощальные концертные гастроли. В 1844 Лист стал капельмейстером при герцогском дворе в Веймаре. Большая часть фортепианного наследия композитора – транскрипции и парафразы музыки других авторов.
«Лист Мёбиуса» - Мёбиус является одним из осно-вателей современной топологии. Искусство и технология. Лист Мебиуса – символ математики, Что служит высшей мудрости венцом… Невероятный проект новой библиотеки в Астане, Казахстан. Данная скульптура составлена из множества консервных банок. Директор Лейпцигской астрономической обсерва-тории, А.Мёбиус был разносторонним учёным.
«Сочинение о листьях» - Моя осень. И. Тургенев. Липа Тополь Рябина Клён Сирень Дуб. Движение листьев. Какие цвета у листьев. Гроздья рябины. И. Бунин. Бронзовый Травяной Бурый Салатовый Малахитовый Алый. Темы сочинений. О чём шепчут листья? Какие деревья сбросили листву? Осенние звуки. Но пруд уже застыл... Красный. Желтый Оранжевый Красный Зелёный Лимонный Апельсиновый.
«Урок чистой воды» - Дискуссия на тему урока. Леонардо да Винчи. Урок Чистой воды. Задачи: Синквейн по теме «Чистая вода». Организационным момент. Обсуждение мер по оздоровлению экологической водной среды региона. Итог урока: составление синквейна. Вода Дождевая,родниковая Течет,замерзает,испаряется Источник жизни Жидкость.
Татьяна Толстая
Рассказы
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
И долго буду тем любезен я народу…
Допустим, в тот самый момент, когда белый указательный палец Дантеса уже лежит на спусковом крючке, некая рядовая, непоэтическая птичка Божия, спугнутая с еловых веток возней и топтанием в голубоватом снегу, какает на длань злодея. Кляк!
Рука, естественно, дергается непроизвольно; выстрел, Пушкин падает. Какая боль! Сквозь туман, застилающий глаза, он целится, стреляет в ответ; падает и Дантес; "славный выстрел", – смеется поэт. Секунданты увозят его, полубессознательного; в бреду он все бормочет, все словно хочет что-то спросить.
Слухи о дуэли разносятся быстро: Дантес убит, Пушкин ранен в грудь. Наталья Николаевна в истерике, Николай в ярости; русское общество быстро разделяется на партию убитого и партию раненого; есть чем скрасить зиму, о чем поболтать между мазуркой и полькой. Дамы с вызовом вплетают траурные ленточки в кружева. Барышни любопытствуют и воображают звездообразную рану; впрочем, слово «грудь» кажется им неприличным. Меж тем, Пушкин в забытьи, Пушкин в жару, мечется и бредит; Даль все таскает и таскает в дом моченую морошку, силясь пропихнуть горьковатые ягодки сквозь стиснутые зубы страдальца, Василий Андреевич вывешивает скорбные листы на дверь, для собравшейся и не расходящейся толпы; легкое прострелено, кость гноится, запах ужасен (карболка, сулема, спирт, эфир, прижигание, кровопускание?), боль невыносима, и старые друзья-доброхоты, ветераны двенадцатого года, рассказывают, что это как огонь и непрекращающаяся пальба в теле, как разрывы тысячи ядер, и советуют пить пунш и еще раз пунш: отвлекает.
Пушкину грезятся огни, стрельба, крики, Полтавский бой, ущелья Кавказа, поросшие мелким и жестким кустарником, один в вышине, топот медных копыт, карла в красном колпаке, Грибоедовская телега, ему мерещится прохлада пятигорских журчащих вод – кто-то положил остужающую руку на горячечный лоб – Даль? – Даль. Даль заволакивает дымом, кто-то падает, подстреленный, на лужайке, среди кавказских кустиков, мушмулы и каперсов; это он сам, убит, – к чему теперь рыданья, пустых похвал ненужный хор? – шотландская луна льет печальный свет на печальные поляны, поросшие развесистой клюквой и могучей, до небес, морошкой; прекрасная калмычка, неистово, туберкулезно кашляя, – тварь дрожащая или право имеет? – переламывает над его головой зеленую палочку – гражданская казнь; что ты шьешь, калмычка? – Портка. – Кому? – Себя. Еще ты дремлешь, друг прелестный? Не спи, вставай, кудрявая! Бессмысленный и беспощадный мужичок, наклонившись, что-то делает с железом, и свеча, при которой Пушкин, трепеща и проклиная, с отвращением читает полную обмана жизнь свою, колеблется на ветру. Собаки рвут младенца, и мальчики кровавые в глазах. Расстрелять, – тихо и убежденно говорит он, – ибо я перестал слышать музыку, румынский оркестр и песни Грузии печальной, и мне на плечи кидается анчар, но не волк я по крови своей: и в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть. Встал, жену убил, сонных зарубил своих малюток. Гул затих, я вышел на подмостки, я вышел рано, до звезды, был, да весь вышел, из дому вышел человек с дубинкой и мешком. Пушкин выходит из дома босиком, под мышкой сапоги, в сапогах дневники. Так души смотрят с высоты на ими сброшенное тело. Дневник писателя. Записки сумасшедшего. Записки из Мертвого дома. Ученые записки Географического общества. Я синим пламенем пройду в душе народа, я красным пламенем пройду по городам. Рыбки плавают в кармане, впереди неясен путь. Что ты там строишь, кому? Это, барин, дом казенный, Александровский централ. И музыка, музыка, музыка вплетается в пенье мое. И назовет меня всяк сущий в ней язык. Еду ли ночью по улице темной, то в кибитке, то в карете, то в вагоне из-под устриц, шср ыеукиу, – не тот это город, и полночь не та. Много разбойники пролили крови честных христиан! Конь, голубчик, послушай меня… Р, О, С, – нет, я букв не различаю… И понял вдруг, что я в аду.
"Битая посуда два века живет!" – кряхтит Василий Андреевич, помогая тащить измятые простыни из-под выздоравливающего. Все норовит сделать сам, суетится, путается у слуг под ногами, – любит. "А вот бульончику!" Черта ли в нем, в бульончике, но вот хлопоты о царской милости, но вот всемилостивейшее прощение за недозволенный поединок, но интриги, лукавство, притворные придворные вздохи, всеподданнейшие записки и бесконечная езда взад-вперед на извозчике, "а доложи-ка, братец…" Мастер!
Василий Андреевич сияет: выхлопотал-таки победившему ученику ссылку в Михайловское – только лишь, только лишь! Сосновый воздух, просторы, недальние прогулки, а подзаживет простреленная грудь – и в речке поплавать можно! И – "молчи, молчи, голубчик, доктора тебе разговаривать не велят, все потом! Все путем. Все образуется."
Конечно, конечно же, вой волков и бой часов, долгие зимние вечера при свече, слезливая скука Натальи Николаевны, – сначала испуганные вопли у одра болящего, потом уныние, попреки, нытье, слоняние из комнаты в комнату, зевота, битье детей и прислуги, капризы, истерики, утрата рюмочной талии, первая седина в нечесанной пряди, и каково же, господа, поутру, отхаркивая и сплевывая набегающую мокроту, глядеть в окно, как по свежевыпавшему снегу друг милый в обрезанных валенках, с хворостиной в руке, гоняется за козой, объедавшей сухие стебли засохших цветов, торчащие там и сям с прошлого лета! Синие дохлые мухи валяются между стекол – велеть убрать.
Денег нет. Дети – балбесы. Когда дороги нам исправят?.. – Никогда. Держу пари на десять погребов шампанского «брют» – ни-ко-гда. И не жди, не будет. "Пушкин исписался", – щебечут дамы, старея и оплывая. Впрочем, новые литераторы, кажется, тоже имеют своеобразные взгляды на словесность – невыносимо прикладные. Меланхолический поручик Лермонтов подавал кое-какие надежды, но погиб в глупой драке. Молодой Тютчев неплох, хоть и холодноват. Кто еще пишет стихи? Никто. Пишет возмутительные стихи Пушкин, но не наводняет ими Россию, а жжет на свечке, ибо надзор, господа, круглосуточный. Еще он пишет прозу, которую никто не хочет читать, ибо она суха и точна, а эпоха требует жалостливости и вульгарности (думал, что этому слову вряд ли быть у нас в чести, а вот ошибся, да как ошибся!), и вот уже кровохаркающий невротик Виссарион и безобразный виршеплет Некрасов, – так, кажется? – наперегонки несутся по утренним улицам к припадочному разночинцу (слово-то какое!): "Да вы понимаете ль сами-то, что вы такое написали?"…А впрочем, все это смутно и суетно, и едва проходит по краю сознания. Да, вернулись из глубины сибирских руд, из цепей и оков старинные знакомцы: не узнать, и не в белых бородах дело, а в разговорах: неясных, как из-под воды, как если бы утопленники, в зеленых водорослях, стучались под окном и у ворот. Да, освободили крестьянина, и теперь он, проходя мимо, смотрит нагло и намекает на что-то разбойное. Молодежь ужасна и оскорбительна: "Сапоги выше Пушкина! " – "Дельно!". Девицы отрезали волосы, походят на дворовых мальчишек и толкуют о правах: ьщт Вшуг! Гоголь умер, предварительно спятив. Граф Толстой напечатал отличные рассказы, но на письмо не ответил. Щенок! Память слабеет… Надзор давно снят, но ехать никуда не хочется. По утрам мучает надсадный кашель. Денег все нет. И надо, кряхтя, заканчивать наконец, – сколько же можно тянуть – историю Пугачева, труд, облюбованный еще в незапамятные годы, но все не отпускающий, все тянущий к себе – открывают запретные прежде архивы, и там, в архивах, завораживающая новизна, словно не прошлое приоткрылось, а будущее, что-то смутно брезжившее и проступавшее неясными контурами в горячечном мозгу, – тогда еще, давно, когда лежал, простреленный навылет этим, как бишь его? – забыл; из-за чего? – забыл. Как будто неопределенность приотворилась в темноте.
