Действие трагедии «Скупой рыцарь» происходит в эпоху позднего феодализма. Средневековье в литературе изображалось по-разному. Писатели часто придавали этой эпохе суровый колорит строгого аскетизма в мрачной религиозности. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Трагедия Скупой рыцарь характер и образ Альбера. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) Такова средневековая Испания в «Каменном госте» Пушкина. Согласно другим условно-литературным представлениям, средневековье - мир рыцарских турниров, трогательной патриархальности, поклонения даме сердца. Рыцари наделялись чувствами чести, благородства, независимости, они вступались за слабых и обиженных. Такое представление о рыцарском кодексе чести - необходимое условие правильного понимания трагедии «Скупой рыцарь».
В «Скупом рыцаре» изображен тот исторический момент, когда феодальный порядок уже дал трещину и жизнь вступила в новые берега. В первой же сцене, в монологе Альбера, нарисована выразительная-картина. Дворец Герцога полон придворными - нежными дамами и кавалерами в роскошных одеждах; герольды славят мастерские удары рыцарей на турнирных поединках; вассалы собираются за столом сюзерена. В третьей сцене Герцог предстает покровителем своих верных дворян и выступает их судьей. Барон, как и велит ему рыцарский долг перед государем, по первому требованию является во дворец. Он готов защищать интересы Герцога и, несмотря на преклонный возраст, «кряхтя, взлезть снова на коня». Однако, предлагая свои услуги на случай войны, Барон уклоняется от участия в придворных увеселениях и живет затворником в своем замке. Он с презрением отзывается о «толпе ласкателей, придворных жадных».
Сын Барона, Альбер, напротив, всеми помыслами, всей душой рвется во дворец («Во что бы то ни стало на турнире явлюсь я»).
И Барон и Альбер крайне честолюбивы, оба стремятся к независимости и превыше всего ее ценят.
Право на свободу обеспечивали рыцарям их дворянское происхождение, феодальные привилегии, власть над землями, замками, крестьянами. Свободен был тот, кто обладал полнотой власти. Поэтому предел рыцарских упований - абсолютная, безграничная власть, благодаря которой завоевывалось и защищалось богатство. Но в мире уже многое изменилось. Чтобы сохранить свою свободу, рыцари вынуждены продавать владения и с помощью денег поддерживать достоинство. Погоня за золотом стала сущностью времени. Это перестроило весь мир рыцарских отношений, психологию рыцарей, неумолимо вторглось в их интимную жизнь.
Уже в первой сцене блеск и пышность герцогского двора - всего лишь внешняя романтика рыцарства. Раньше турнир был испытанием силы, ловкости, мужества, воли перед трудным походом, а теперь он тешит взоры сиятельных дворян. Альбер не очень-то радуется своей победе. Конечно, ему приятно одолеть графа, но мысль о пробитом шлеме тяготит юношу, которому не на что купить новые доспехи.
О бедность, бедность!
Как унижает сердце нам она! -
Горько сетует он. И признается:
Геройству что виною было? - скупость.
Альбер покорно подчиняется потоку жизни, который несет его, подобно другим дворянам, во дворец Герцога. Жаждущий увеселений юноша хочет занять достойное место в окружении сюзерена и встать вровень с придворными. Независимость для него - сохранение достоинства среди равных. Он нисколько не надеется на те права и привилегии, которые дает ему дворянство, и с иронией отзывается о «свиной коже» - пергаменте, удостоверяющем принадлежность к рыцарству.
Деньги преследуют воображение Альбера всюду, где бы он ни находился, - в замке, на турнирном поединке, на пиру у Герцога.
Лихорадочные поиски денег и легли в основу драматического действия «Скупого рыцаря». Обращение Альбера к ростовщику, а затем к Герцогу - два поступка, определяющих ход трагедии. И не случайно, конечно, что именно Альбер, для которого деньги стали идеей-страстью, ведет действие трагедии.
Перед Альбером открываются три возможности: либо получить деньги у ростовщика под заклад, либо дождаться смерти отца (или ускорить ее насильственным путем) и наследовать богатство, либо «заставить» отца достойно содержать сына. Альбер пробует все пути, ведущие к деньгам, но даже при его чрезвычайной активности они кончаются полным провалом.
Это происходит потому, что Альбер не просто вступает в конфликт с отдельными лицами, - он вступает в конфликт с веком. В нем еще живы рыцарские представления о чести и благородстве, но он уже понимает относительную ценность дворянских прав и привилегий. Наивность сочетается в Альбере с прозорливостью, рыцарские добродетели - с трезвой расчетливостью, и этот клубок противоречивых страстей обрекает Альбера на поражение. Все попытки Альбера достать деньги, не поступившись рыцарской честью, все его расчеты на независимость - фикция и мираж.
Пушкин, однако, дает нам понять, что мечты Альбера о независимости остались бы иллюзорными и в том случае, если бы Альбер наследовал отцу. Он предлагает нам заглянуть в будущее. Устами Барона открывается суровая правда об Альбере. Если «свиная кожа» не спасает от унижений (в этом Альбер прав), то и наследство не убережет от них, потому что за роскошь и увеселения надо платить не только богатством, но и дворянскими правами и честью. Альбер занял бы место среди льстецов, «придворных-жадных». А разве есть независимость в «дворцовых передних»? Еще не получив наследства, он уже соглашается идти в кабалу к ростовщику. Барон ни секунды не сомневается (и он прав!) в том, что его богатство вскоре перекочует в карман ростовщика. И в самом деле - ростовщик уже даже не на пороге, а в замке.
Таким образом, все пути к золоту, а посредством его к личной свободе, ведут Альбера в тупик. Увлекаемый потоком жизни, он, однако, не может отринуть рыцарские традиции и тем самым противостоит новому времени. Но эта борьба оказывается бессильной и напрасной: страсть к деньгам несовместима с честью, благородством. Перед этим фактом Альбер уязвим и слаб. Отсюда рождается ненависть к отцу, который мог бы добровольно, по родственной обязанности и рыцарскому долгу, избавить сына и от бедности, и от унижений. Она перерастает в то исступленное отчаяние, в то звериное бешенство («тигренок» - называет Альбера Герцог), которое превращает тайную мысль о смерти отца в открытое желание его гибели.
Если Альбер, как помним, предпочел деньги феодальным привилегиям, то Барон одержим идеей власти.
Золото нужно Барону не для удовлетворения порочной страсти к стяжательству и не для наслаждения его химерическим блеском. Любуясь своим золотым «холмом», Барон чувствует себя властелином:
Я царствую!.. Какой волшебный блеск!
Послушна мне, сильна моя держава;
В ней счастие, в ней честь моя и слава!
Барон хорошо знает, что деньги без власти не приносят независимости. Острым штрихом Пушкин обнажает эту мысль. Альбер восхищен нарядами рыцарей, их «атласом да бархатом». Барон в своем монологе тоже вспомнит об атласе и скажет, что его сокровища «потекут» в «атласные диравые карманы». С его точки зрения, богатство, не опирающееся на меч, «расточается» с катастрофической быстротой.
Альбер и выступает для Барона таким «расточителем», перед которым не устоит веками воздвигавшееся здание рыцарства, а в него вложил лепту и Барон своим умом, волей, силой. Оно, как говорит Барон, было «выстрадано» им и воплотилось в его сокровищах. Поэтому сын, способный лишь расточать богатства, - живой укор Барону и прямая угроза защищаемой Бароном идеи. Отсюда понятно, сколь велика ненависть Барона к наследнику-расточителю, сколь велико его страдание при одной мысли о том, что Альбер «приимет власть» над его «державой».
Однако Барон понимает и другое: власть без денег также ничтожна. Меч положил к ногам Барона владения, но не удовлетворил его мечтаний об абсолютной свободе, которая, по рыцарским представлениям, достигается безграничной властью. То, что не довершил меч, должно сделать золото. Деньги, таким образом, становятся и средством защиты независимости, и путем к неограниченной власти.
Идея беспредельной власти превратилась в фанатическую страсть и придала фигуре Барона мощь и величие. Затворничество Барона, удалившегося от двора и сознательно заперевшегося в замке, с этой точки зрения может быть осмыслено в качестве своеобразной защиты своего достоинства, дворянских привилегий, вековых жизненных принципов. Но, цепляясь за старые устои и пытаясь отстоять их, Барон идет наперекор времени. Распря с веком не может не закончиться сокрушительным поражением Барона.
Однако причины трагедии Барона заключены также в противоречии его страстей. Пушкин всюду напоминает, что Барон - рыцарь. Он остается рыцарем и тогда, когда беседует с Герцогом, когда готов обнажить за него меч, когда вызывает сына на поединок и когда он одинок. Ему дороги рыцарские доблести, у него не исчезает чувство чести. Однако свобода Барона предполагает безраздельное господство, и другой свободы Барон не знает. Властолюбие Барона выступает и как благородное свойство натуры (жажда независимости), и как сокрушительная страсть для приносимых ей в жертву людей. С одной стороны, властолюбие - источник воли Барона, который обуздал «желания» и теперь наслаждается «счастием», «честью» и «славой». Но, с другой стороны, он мечтает о том, чтобы ему все повиновалось:
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу - воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне всё послушно, я же - ничему...
Одержимый этими мечтами, Барон не может обрести свободы. В этом причина его трагедии - добиваясь свободы, он ее растаптывает. Более того: властолюбие перерождается в иную, не менее могущественную, но гораздо более низменную страсть к деньгам. И это уже не столько трагическое, сколько комическое преображение.
Барон думает, что он царь, которому все «послушно», но безграничная власть принадлежит не ему, старому человеку, а той груде золота, которая лежит перед ним. Его одиночество оказывается не только защитой независимости, но и следствием бесплодной и сокрушительной скаредности.
Однако перед кончиной рыцарские чувства, увядшие, но не исчезнувшие вовсе, всколыхнулись в Бароне. И это проливает свет на всю трагедию. Барон давно уверил себя, что золото олицетворяет и честь его и славу. Однако в действительности честь Барона - его личное достояние. Эта истина пронзила Барона в тот момент, когда Альбер его оскорбил. В сознании Барона разом все рухнуло. Бессмысленными вдруг предстали все жертвы, все накопленные драгоценности. Зачем он подавлял желания, зачем лишал себя радостей жизни, зачем предавался «горьким воэдержаньям», «тяжелым думам», «дневным заботам» и «бессонным ночам», если перед короткой фразой - «Барон, вы лжете» - он беззащитен, несмотря на огромное богатство? Наступил час бессилия золота, и в Бароне проснулся рыцарь:
Так подыми ж, и меч нас рассуди!
Оказывается, власть золота относительна, и есть такие человеческие ценности, которые не продаются и не покупаются. Эта простая мысль опровергает жизненный путь и убеждения Барона.
Омск
Нравственно-философская проблематика трагедии «Скупой рыцарь»
«Нечего говорить об идее поэмы «Скупой рыцарь: она слишком ясна и сама по себе и по названию поэмы. Страсть скупости - идея не новая, но гений умеет и старое сделать новым...», - так писал, определяя идейный характер произведения . Г. Лесскис, отмечая некоторую «таинственность» трагедии в отношении ее публикации (нежелание Пушкина опубликовать трагедию под своим именем, приписывание авторства несуществующему драматургу английской литературы Ченстону), считал, что идейная направленность все же предельно ясна и проста: «В отличие от довольно загадочной внешней истории пьесы, ее содержание и коллизия представляется более простыми, чем в трех других» . По всей видимости, отправным моментом осмысления идейной природы произведения служил, как правило, эпитет, образующий смысловой центр названия и являющийся ключевым словом в кодовой означенности разрешения конфликта. И потому идея первой пьесы цикла «Маленькие трагедии» кажется «простой» - скупость.
Нам же видится, что данная трагедия посвящена не столько самой скупости, сколько проблеме ее осмысления, проблеме осмысления нравственности и духовного саморазрушения. Объектом философско-психологического и этического исследования становится человек, чьи духовные убеждения оказываются непрочными в кольце искушения.
Порочной страстью был поражен мир рыцарской чести и славы, стрела греха пробила самои основы бытия , уничтожила нравственные опоры. Все, что когда-то определялось понятием «рыцарский дух», было переосмыслено понятием «страсть».
Смещение жизненных центров приводит личность в духовную западню, своеобразным выходом из которой может стать лишь шаг, сделанный в пропасть не-бытия. Действительность осознанного и определенного жизнью греха ужасна своей реальностью и трагична своими последствиями. Однако силою осознания этой аксиомы обладает лишь один герой трагедии «Скупой рыцарь» - Герцог. Именно он становится невольным свидетелем нравственной катастрофы и бескомпромиссным судьей ее участников.
Скупость, действительно, является «двигателем» трагедии (скупость как причина и следствие растраченности духовных сил). Но смысл ее просматривается не только в мелочности скряги.
Барон не просто скупой рыцарь, но и скупой отец - скупой на общение с сыном, скупой на открытие ему истин жизни. Он закрыл свое сердце перед Альбером, предопределив тем самым свой конец и погубив еще не окрепнувший духовный мир своего наследника. Барон не хотел понять, что сын наследует не столько его золото, сколько его жизненную мудрость, память и опыт поколений.
Скупой на любовь и душевность, Барон замыкается на себе, на своей отдельности. Он самоустраняется от истинности семейных отношений, от «суетности» (какую видит вне своего подвала) света, создавая свой собственный мир и Закон: Отец реализуется в Создателе. Желание обладать золотом перерастает в эгоистическое желание обладать Вселенной. На троне должен быть только один правитель, в небесах - только один Бог. Такой посыл становится «подножием» Власти и причиной ненависти к сыну, который мог бы быть продолжателем Дела отца (имеется ввиду не пагубная страсть к накопительству, но дело семьи, передача от отца к сыну духовного богатства рода).
Именно эта уничтожающая и отмечающая своей тенью все проявления жизни скупость становится предметом драматического осмысления. Однако от авторского взгляда не ускользают и латентные, «вырисовывающиеся» исподволь причинные основы порочности. Автора интересуют не только результаты завершенности, но и их перво-мотивы.
Что заставляет Барона стать аскетом? Стремление стать Богом, Вседержителем. Что заставляет Альбера желать смерти отца? Желание стать обладателем золотых запасов барона, желание стать свободной, самостоятельной личностью, а главное, уважаемой и за храбрость и за состояние (что само по себе как посыл к существованию, но не к бытию, является вполне объяснимым и характерным для многих людей его возраста).
«Сущность человека - писал В. Непомнящий - определяется тем, что он в конечном счете хочет и что делает для осуществления своего желания. Поэтому «материалом» «маленьких трагедий» являются страсти человеческие. Пушкин взял три основные: свободу, творчество, любовь [...]
Со стремления к богатству, являющемуся, по мнению, Барона, залогом независимости, свободы началась его трагедия. К независимости - тоже через богатство - стремится Альбер [...]» .
Свобода как толчок, как призыв к реализации задуманного становится показателем, сопроводительным «элементом» и одновременно катализатором действия, имеющего нравственную значимость (позитивную или негативную).
Все в этом произведении максимально совмещено, синкретически сфокусировано и идейно сконцентрировано. Инверсионность заповеданных истоков бытия и дисгармоничность отношений, семейная отторгнутость и родовая прерванность (нравственная разорванность поколений) - все это отмеченные фактом реальности синте зы (синтетически организованные показатели) духовной драмы.
Алогизм отношений на уровне Отец - Сын является одним из показателей нравственной трагедии именно потому, что этическое значение конфликт драматического произведения получает не только (и не столько) тогда, когда разрешается по вертикали: Бог - Человек, но и тогда, когда герой становится богоотсутпником в реально-ситуативных фактах, когда осознанно или неосознанно «идеальное» подменяет «абсолютным».
Многоуровневость значений и разрешений конфликта определяет и полисемичность подтекстовых смыслов и их интерпретаций. Однозначности в понимании того или иного образа, той или иной проблемы, отмеченной вниманием автора, мы не обнаружим. Драматическому творчеству Пушкина не характерна категоричность оценок и предельная очевидность выводов, что было свойственно классицистической трагедии. Потому важно в ходе анализа его пьес внимательно вчитываться в каждое слово, отмечать перемены интонаций героев, видеть и чувствовать мысль автора в каждой ремарке.
Важным моментом в осмыслении идейно-содержательного аспекта произведения также является и аналитическое «прочтение» образов главных героев в их неразрывной соотнесенности и непосредственном отношении к уровневым фактам разрешения конфликта, имеющего амбивалентную природу.
Мы не можем согласиться с мнением некоторых литературоведов, видящих в этом произведении так же, как и в «Моцарте и Сальери», только одного главного героя, наделенного силой и правом движения трагедии. Так, М. Косталевская отмечала: «Первая трагедия (или драматическая сцена) - «Скупой рыцарь» - соответствует числу один. Главный, и по сути единственный герой - Барон. Остальные персонажы трагедии периферийны и служат лишь фоном центрального лица. И философия, и психология характера сконцентрированы и полно выражены в монологе Скупого рыцаря [...]» .
Барон, несомненно, является важнейшим, глубоко психологически «выписанным» знакообразом. Именно в соотнесении с ним, с его волей и его личностной трагедией просматриваются и графически отмеченные реальности со-бытия Альбера.
Однако несмотря на всю видимую (внешнюю) параллельность их жизненных линий, они все же являются сыновьями одного порока, исторически предопределенными и фактически существующими. Их зримая различность во многом объясняется и подтверждается возрастными, а потому и временными, показателями. Барон, пораженный всепоглощающей греховной страстью, отвергает своего сына, зарождая в его сознании ту же греховность, но отягощенную еще и скрытым мотивом отцеубийства (в финале трагедии).
Альбер так же движет конфликт, как и барон. Уже одно осознание того, что сын наследник, что он тот, кто будет после, заставляет Филиппа ненавидеть его и бояться. Ситуация по своей напряженной неразрешимости сходная с драматической ситуацией «Моцарта и Сальери», где зависть и страх за собственную творческую несостоятельность, мнимое, оправдательное стремление «спасти» Искусство и восстановить справедливость заставляют Сальери убить Моцарта. С. Бонди, размышляя над этой проблемой, писал: «В «Скупом рыцаре» и «Моцарте и Сальери» позорной страстью к наживе, скупостью, не гнушающейся преступлениями, завистью, доводящей до убийства друга, гениального композитора, охвачены люди, привыкшие к всеобщему уважению, и, главное, считающие это уважение вполне заслуженным [...] И они стараются уверить себя в том, что их преступными действиями руководят или высокие принципиальные соображения (Сальери), или если и страсть, то какая-то иная, не столь позорная, а высокая (барон Филипп)» .
В «Скупом рыцаре» боязнь отдать все тому, кто этого на заслуживает, порождает лжесвидетельство (поступок, по своим конечным результатам нисколько не уступающий действию яда, брошенного в «чашу дружбы»).
Замкнутый круг противоречий. Пожалуй, так стоило бы охарактеризовать конфликтность данного произведения. Здесь все «взращено» и замкнуто на противоречиях, противоположностях. Казалось бы, отец и сын противопоставлены друг другу, антиномичны. Однако это впечатление обманчиво. Действительно, изначально зримая установка на «горести» бедной юности, изливаемые обозленным Альбером, дают повод видеть разность героев. Но стоит только внимательно проследить за ходом мысли сына, как становится очевидной имманентная, пусть даже отмеченная в своей первооснове разнополярными знаками, их нравственная родственность с отцом. Хотя барон и не научил Альбера ценить и беречь то, чему посвятил свою жизнь.
Во временном отрезке действия трагедии Альбер молод, легкомысленен, расточителен (в своих мечтах). Но что будет потом. Возможно, прав Соломон, предрекающий юноше скупую старость. Вероятно, и Альбер когда-нибудь произнесет: «Мне разве даром это все досталось...» (имея ввиду и смерть отца, открывшую ему путь в подвал). Ключи, которые так безуспешно пытался отыскать барон в момент, когда жизнь его покидала, отыщет его сын и «грязь елеем царским напоит».
Филипп не передал, но по логике жизни, по воле автора произведения и по воле Бога, испытанием проверяющего духовную стойкость своих детей, против собственного желания «бросил» наследство, как бросил перчатку сыну, вызвав его на дуэль. Здесь вновь возникает мотив искушения (констатирующий незримое присутствие Дьявола), мотив звучащий уже в первой сцене, в первом же объемном монологе-диалоге (о пробитом шлеме) и первом же идейно значимом диалоге (диалоге Альбера и Соломона о возможности скорейшего получения денег отца). Этот мотив (мотив искушения) так же вечен и стар, как и мир. Уже в первой книге Библии читаем об искушении, результатом которого стало изгнание из Рая и обретение человеком земного зла.
Барон понимает, что наследник желает его смерти, в чем случайно признается, о чем проговаривается и сам Альбер: «Ужель отец меня переживет?»
Нельзя забывать, что Альбер все же не воспользовался предложением Соломона отравить отца. Но этот факт нисколько не опровергает наличие у него мысли, желания скорейшей смерти (но: не убийства!) барона. Желать смерти - это одно, но убить - совершенно другое. Сын рыцаря оказался не способным совершить поступок, на который смог решиться «сын гармонии»: «В стакан воды подлить... трех капель...». Ю. Лотман в этом смысле отмечал: «В «Скупом рыцаре» пир Барона состоялся, но другой пир, на котором Альбер должен был бы отравить отца, лишь упомянут. Этот пир произойдет в «Моцарте и Сальери», связывая «рифмой положений» эти две столь различные в остальном пьесы в единую «монтажную фразу». .
В «Моцарте и Сальери» слова героя первой трагедии, детализирующие весь процесс убийства, переструктурируются в ремарку автора со значением «действие - результат»: «Бросает яд в стакан Моцарта». Однако в минуту сильнейшего духовного напряжения сын принимает «первый дар отца», готовый сразиться с ним в «игре», ставка которой жизнь.
Неоднозначность конфликтно-ситуативных характеристик произведения определяется разностью исходных мотивов их возникновения и разнонаправленностью разрешения. Уровневые срезы конфликта обнаруживаются в векторах нравственных движений и знаках духовной дисгармонии, отмечающих все этические посылы и действия героев.
Если в «Моцарте и Сальери» противопоставление определено семантикой «Гений - Ремесленник», «Гений - Злодейство», то в «Скупом рыцаре» противопоставление идет в семантическом поле антитезы «Отец - Сын». Уровневая различность исходных показателей духовной драмы приводит и к различности финальных знаков ее развития.
Осмысляя вопросы нравственно-философской проблематики «Скупого рыцаря», следует сделать вывод о всезначимости этического звучания трагедии Пушкина, всеохватности поднимаемых тем и общечеловеческом уровне разрешения конфликта. Все векторные линии развития действия проходят через этическое подтекстовое пространство произведения, затрагивая глубинные, онтологические аспекты жизни человека, его греховности и ответственности перед Богом.
Библиографический список
1. . - М., 1985. - С. 484.
2. Пушкинский путь в русской литературе . - М.,1993. - С.298.
3. «Моцарт и Сальери», трагедия Пушкина, Движение во времени. - М., 19с.
Сравнительный анализ трагедии "Скупой рыцарь" А.С.Пушкина и комедии Мольера "Скупой"
Почему мы так любим театр? Почему по вечерам спешим в зрительный зал, забыв об усталости, о духоте галерки, оставив домашний уют? И не странно ли, что сотни людей напряженно смотрят часами в открытый зрительному залу ящик сцены, смеются и плачут, а потом ликующе кричат «Браво!» и аплодируют?
Театр возник из праздника, из желания людей слиться в едином чувстве, в чужой судьбе понять свою, увидеть воплощенными на сцене свои мысли и переживания. Как мы помним, в Древней Греции на праздниках веселого бога вина и плодородия Диониса были приняты обряды с переодеванием, пением, разыгрыванием сцен; на площади, среди народного шествия, родились комедия и трагедия. Затем покровителем искусства стал другой бог - бог Солнца, строгий и изящный Аполлон, а его спутницами стали не козлоногие сатиры, а прелестные музы. От необузданного веселья человечество шло к гармонии.
Муза трагедии получила имя Мельпомена. Она исполнена воли и движения, порыва и возвышенной мысли. На лице Мельпомены скорее просветление, чем уныние. И только маска, которую муза держит в руках, кричит от ужаса, боли и гнева. Мельпомена как бы преодолевает страдание, которое всегда было содержанием трагедии, и возвышает нас, зрителей, до катарсиса - очищения души страданием, мудрого понимания жизни.
«Сущность трагедии, - писал В.Г. Белинский, - заключается в столкновении... естественного влечения сердца с нравственным долгом или просто с необоримым препятствием... Действие, производимое трагедиею, - потрясающий душу священный ужас; действие, производимое комедиею, - смех... Сущность комедии - противоречие явлений жизни с назначением жизни ».
Вглядимся в музу комедии Талию. Сбросив тяжелый плащ, она присела на камень, и кажется, что ее легкое тело готово к полету, игре, юным проказам и дерзости. Но есть и усталость в ее позе, и недоумение в лице. Может быть, Талия думает о том, как много в мире зла и как трудно ей, юной, прекрасной, легкой, быть бичом пороков?
Комедия и трагедия противостоят друг другу как разные отношения к жизни. Сравните маски, которые держат в руках Мельпомена и Талия. Они непримиримы: скорбь - и злоба, отчаяние - и насмешка, боль - и лукавство. Так несходно откликаются на противоречия жизни комедия и трагедия. Но и Талия не весела, а скорее печальна и задумчива. Комедия бодро сражается со злом, но в ней есть и горечь.
Чтобы понять, в чем противостоят и в чем родственны комедия и трагедия, сравним «Скупого рыцаря» Пушкина и «Скупого» Мольера. Заодно увидим разницу и в двух направлениях искусства - классицизма и реализма.
В комедии классицизма допускалась правда - «подражание природе», ценилась яркость характера, в котором преобладало какое-то одно, главное свойство, но требовалось и изящество, легкость. Буало бранил Мольера за то, что его комедии слишком остры, язвительны, резки.
Комедия Мольера «Скупой» беспощадно высмеивает старика Гарпагона, который больше всего на свете любит деньги. Сын Гарпагона Клеант влюблен в девушку из небогатого семейства, Марианну, и очень горюет, что не может помочь ей. «Так горько, - жалуется Клеант своей сестре Элизе, - что и сказать нельзя! В самом деле, что может быть ужаснее этой черствости, этой непонятной скаредности отца? На что нам богатство в будущем, если мы не можем воспользоваться им теперь, пока молоды, если я весь в долгу, оттого что мне жить не на что, если нам с тобой приходится, чтобы мало-мальски прилично одеваться, брать в долг у купцов?» Через ростовщика Симона Клеант пытается раздобыть денег, платя чудовищные проценты. Оправдываясь, он говорит: «Вот до чего наши отцы доводят нас проклятой скупостью! Можно ли после этого удивляться, что мы желаем им смерти?»
Старик Гарпагон сам хочет жениться на юной Марианне. Но влюбленность не делает его ни щедрым, ни благородным. Постоянно подозревая своих детей и слуг в желании его обокрасть, он прячет шкатулку со своим капиталом в 10 тысяч экю в саду и все время бегает туда присмотреть за нею. Однако ловкий слуга Клеанта Лафлеш, выбрав момент, похищает шкатулку. Гарпагон в ярости:
«Гарпагон (кричит в саду, затем вбегает). Воры! Воры! Разбойники! Убийцы! Смилуйтесь, силы небесные! Я погиб, убит, зарезали меня, деньги мои украли! Кто бы это мог быть? Что с ним сталось? Где он? Куда спрятался? Как мне найти его? Куда бежать? Или не надо бежать? Не там ли он? Не здесь ли он? Кто он? Стой! Отдай мои деньги, мошенник!.. (Сам себя ловит за руку.) Ах, это я!.. Я потерял голову - не пойму, где я, кто я и что делаю. Ох, бедные мои денежки, друзья мои милые, отняли вас у меня! Отняли мою опору, мою утеху, мою радость! Все для меня кончено, нечего мне больше делать на этом свете! Не могу я без вас жить! В глазах потемнело, дух захватило, умираю, умер, похоронен. Кто воскресит меня?»
Комедия заканчивается благополучно. Ради возвращения шкатулки Гарпагон соглашается на брак сына и Марианны и отступается от своего желания жениться на ней.
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Трагедия А.С. Пушкина «Скупой рыцарь». К проблеме текстового сопоставления
Александрова Елена Геннадьевна, к. ф. н., докторант кафедры русской и зарубежной литературы Омской гуманитарной академии
Омский учебный центр ФПС, Омск, Россия
В статье рассматриваются вопросы текстовой и идейно-содержательной соотнесенности трагедии А.С. Пушкина. Определяются пути и принципы сопоставительного анализа
Ключевые слова: сопоставление, анализ, знак, судьба, властитель, текст, художественный принцип
Необходимым элементом прочтения трагедии «Скупой рыцарь» и важным аспектом понимания ее духовно-этического содержания является сопоставление (и не только внутритекстовое). Полизначимость всех уровневых смыслов текста может быть обнаружена лишь в результате сопоставительного анализа.
У Пушкина не было однозначности образов и «простоты» характеров. Известное он мог силой своего творческого потенциала сделать новым, порой неузнаваемым. Используя фабульную известность литературного события, драматург создавал нечто иное, означенное нравственной и поэтической высотой гения, духовно и композиционно переосмысленное. Его Дон Гуан трагичнее и глубже своего классического предшественника. Его скупой уже тем отличен от скупого Мольера, что «рыцарь». Гарпагон предсказуем и безличен в своей схематически определенной страсти. Ни одной «живой» черты, ни одного свободного от традиции шага.
Образы драматических произведений Пушкина означены «безмерностью» внутреннего содержания и всеохватностью нравственной проблематики и этической знаковости.
В.Г. Белинский, осмысляя идейные пласты драматургии Пушкина, писал: «Идеал скупца один, но типы его бесконечно различны. Плюшкин Гоголя гадок, отвратителен - это лицо комическое; барон Пушкина ужасен - это лицо трагическое. Оба они страшно истинны. Это не то, что скупой Мольера - риторическое олицетворение скупости, карикатура, памфлет. Нет, это лица страшно истинные, заставляющие содрогаться за человеческую природу. Оба они пожираемы одною гнусною страстью, и все-таки нисколько один на другого не похожи, потому что и тот и другой - не аллегорическое олицетворение выражаемой ими идеи, но живые лица, в которых общий порок выразился индивидуально, лично» . Несомненно, истинность (но не дань идее) характеров и живость их внутренней организации позволили Пушкину избежать схематичности изображения, содержательной замкнутости и традиционной жанровой «скованности».
Первой в вопросах нравственно-художественной соотнесенности текстовых фактов «Скупого рыцаря» с другими драматическими произведениями Пушкина стоит, по нашему мнению, назвать трагедию «Моцарт и Сальери». Духовно-содержательная связь смысловых показателей означенных произведений очевидна. Образ скупого рыцаря более глубоко «просматривается» на фоне явленных знаков схожести с судьбой композитора-убийцы. Многое из того, о чем мечтает барон, осуществляет Сальери: стремление «остановить» того, кто идет «вослед», желание «сторожевою тенью... Сокровища хранить». Яд, ставший поводом - но не причиной - стремительности разрешения конфликта («Вот до чего меня доводит // Отца родного скупость!», «Нет, решено - пойду искать управы»), все же оказывается брошенным в стакан. Однако обладателем его становится тот, кто «избран... остановить», но не тот, кто не выстрадал себе право быть убийцей и наследником. Возможно, фразы «А по какому праву?» и «... выстрадай себе богатство...» имеют не только значение «незаслуженности получить что-либо», но и значение «невыстраданности права быть и стать кем-либо». Схожую семантику имеют и слова Моцарта о Бомарше, не заслужившем «право» на преступление.
Серьезного анализа вопросов идейно-текстовой соотнесенности заслуживает и внутренняя духовно-эстетическая связь трагедий «Скупой рыцарь» и «Борис Годунов».
Много общего в судьбах властителя «холма» и Царя - «властителя России». Каждый из них достиг высоты (один престола, другой подвала). Природы этих людей в сущностных началах схожи, «вписаны» в одну канву нравственного события - моральной катастрофы. Фактическую соотнесенность (и одновременно разнозначимость мотивов и действий) их жизненных знаков легко обнаружить на уровне лексико-семантической структуры, являющей собой выраженность и непосредственную «представленность» внутренне противоречивых личностных характеристик героев.
Схожи и финалы их жизни - смерть. Однако категориальные значения их гибели различны в своей уровневой определенности. Борис гибнет, но пытается оградить сына от Возмездия, пытается всю вину и ответственность взять на себя, хотя все же и не в силах изменить Высший приговор - он платит своей жизнью и жизнью семьи за совершенное «злодейство» - убийство.
Филипп же, умирая, нравственно убивает (завершает процесс нравственного падения) и своего сына. Он желает его гибели. Желает устранить наследника и править всем самому (точнее, одному). Фактическая смерть барона и этическая атрофированность жизненных принципов его сына - предопределенная, отмеченная фактом логической завершенности конечная точка духовной деградации.
Однако между началом и концом пути целая трагедия - трагедия нравственного упадка.
Борис, создавая свою державу, стремился все же передать ее сыну. Он готовил его стать наследником, достойным продолжателем. Барон же, создавая «немые своды», забыл о сыне как о родном ему человеке и видел в нем «самозванца», коего в Гришке Отрепьеве видел Годунов («Предчувствую небесный гром и горе»).
Когда-нибудь, и скоро, может быть,
Все области, которые ты ныне
Изобразил так хитро на бумаге,
Все под руку достанутся твою.
Но я достиг верховной власти... чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь.
Я царствую... но кто вослед за мной
Приимет власть над нею? Мой наследник!
А по какому праву?
Сколь различны были отцовские чувства героев, столь и различны были отношения к ним детей, столь различны и их последние минуты. Один благославляя сына, дарует ему вечную любовь отца и власть (правда лишь на короткий миг), другой, бросая перчатку, проклинает и духовно уничтожает.
Роднит их не только степень царственной «высоты», но и цена, которую они заплатили, за то, чтобы владеть, за то, чтобы «с вышины с весельем озирать». Годунов убил невинное дитя, Барон убил в себе отца, однако оба они волей или неволей убивают своих детей. Результат один - нравственный крах. Но Борис понимал, что не зря ему «тринадцать лет... сряду // Все снилося убитое дитя!» Он чувствовал: ничто не спасет его от Возмездия. Однако Барон видел лишь себя. И разорение он воспринимал только как результат легкомысленности и глупости Альбера, но ни как ни Наказание за греховную жизнь.
Важно отметить, что каждый из героев говорит о совести, но придает этой моральной категории нетождественные, отмеченные печатью сугубо личных переживаний значения. Для Годунова совесть - это знак-проклятие в рамках «с тех пор» - «сейчас». Для барона - «когтистый зверь, скребущий сердце», «когда-то», «давно», «не теперь».
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина разве совесть.
Так, здравая, она востержествует
Над злобою, над темной клеветою. -
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда - беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах...
И рад бежать, да некуда... ужасно!
Да жалок тот, в ком советь нечиста.
В этих словах вся жизнь последних тринадцати лет Годунова, жизнь, отравленная ядом преступления и ужасом от содеянного (хотя сам Борис прямо и не говорит об этом, не признается даже самому себе: «Я, может быть, прогневал небеса...»), страхом перед наказанием и желанием оправдаться. Он делал все, чтобы завоевать любовь народа, но скорее, чтобы заслужить прощения («Вот черни суд: ищи ж ее любви»). Однако не стоит забывать, что несмотря на все свои переживания, он все же принял власть и взошел на престол.
Барон не испытывал столь тяжелых, обреченных убийством чувств (по крайней мере он об этом не говорит), не был изначально так трагически противоречив. Потому что его цель по своим идеализированным мотивам «выше».
Он стремился стать Богом и Демоном, но не просто царем. Филипп правил не столько людьми, сколько страстями, пороками, Злом. Поэтому что стоит смерть перед вечной Властью (вспомним, что Барон говорил о возможно совершенном Тибо убийстве).
Иль скажет сын,
Что сердце у меня обросло мохом,
Что я не знал желаний, что меня
И совесть никогда не грызла, совесть
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают?...
Да, он, действительно, пожертвовал совестью, но переступил через эту нравственную потерю и «вознес» свой холм.
Если обратить внимание на динамику моральной инверсии и трансформации духовных качеств завершенных драматических произведений Пушкина, то можно заметить и некое латентное движение их нравственного подтекста: от «Я, я за все отвечу богу...» («Борис Годунов») до гимна Чуме («Пир во время Чумы») через утверждение «Все говорят: нет правды на земле.// Но правды нет - и выше.» («Моцарт и Сальери») и нравственно характеризующего «Ужасный век, ужасные сердца!» («Скупой рыцарь») - «проваливаются» («Каменный гость»).
Герой первой драмы Пушкина еще помнит чувство страха перед Богом, понимает свою бренность и незначительность перед Ним. Герои «Маленьких трагедий» уже утрачивают эту смиренную трепетность и создают собственные Законы. Отвергая истинного Бога, они себя провозглашают им. Барон, опускаясь в подвал, «правит миром» и порабощает «вольный гений». Сальери, «алгеброй поверяя гармонию», создает свое Искусство и убивает «вольного гения» (причем право на убийство он «выстрадал» своей жизнью). Дон Гуан слишком легко убивает, порой даже не задумываясь. Он сеет смерть и играет с жизнью. Вальсингам, восславляет «царствие Чумы», в городе «осажденном» Смертью. Ситуативно последовательность развития действия четырех драм цикла совпадает с этапными моментами библейского мотива грехопадения и финальным событием перед потопом, наказанием: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что мысли и помышления сердца их были зло во всякое время.
И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце Своем...
И воззрел Бог на землю, - и вот, она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле» (Быт. 6:5-6,12).
Значимой в понимании нравственного звучания проблематики драматургии Пушкина является и транскрипция значения цифры шесть, являющейся знаковоопределяющей и в «Борисе Годунове» и в «Скупом рыцаре».
Шестой уж год я царствую спокойно .
Счастливый день! Могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать .
Шесть дней Бог создавал землю. Шесть - число, смысл которого в творчестве. В нем заключено и начало, и завершение Создания. За шесть месяцев до рождения Христа родился Иоанн Предтеча.
Седьмой день - день покоя Бога, день служения Богу. «И благословил Бог седьмый день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал» (Быт.2:3). В Библии мы находим и упоминание о «субботнем годе» - годе прощения. «В седьмой год делай прощение.
Прощение же состоит в том, чтобы всякий заимодавец, который дал взаймы ближнему своему, простил долг и не взыскивал с ближнего своего или с брата своего; ибо провозглашено прощение ради Господа» (Втор.15: 1-2)
Шесть лет царствования Годунова стали шестью ступенями к его смерти-наказанию. За цифрой «шесть» не последовало «семь», не было прощения, но была Кара.
Шесть сундуков - «достоинство» и достояние подвала барона. Его мощь и сила, «честь и слава». Однако шестой сундук «еще не полный» (неслучайно Пушкин указывает на незаполненность, что свидетельствует о незавершенности, о незаконченном движении). Барон еще не завершил свое Творение. Его Закон пока имеет многоточие, за которым явно слышны шаги наследника, разоряющего и истребляющего все, что было сотворено за время обретения шести сундуков. Филипп не знает «седьмой день», не знает прощения, так как не знает и отдыха от своих трудов. Он не может «почить от всех дел своих», потому что этот подвал и есть смысл его жизни. Не сможет он «по горсти приносить» дань - не будет жить. Все существо его осмыслено именно золотом, властью.
Бог на шестой день сотворил человека, барон, всыпая золото в шестой сундук, завершил нравственное падение сына. До сцены в подвале Альбер был способен отказаться от яда, но во дворце он уже готов сразиться с отцом (хотя это желание - желание прямого поединка - было одномоментно вызвано ложью Филиппа)
Отметим, что в Священном Писании мы находим упоминание о первом чуде, явленном Христом людям - превращении воды в вино. Примечательно, что это событие так же отмечено цифрой «шесть». Евангелие от Иоанна повествует: «Было же тут шесть каменных водоносов, по обычаю очищения Иудейского, вмещавших по две или по три меры.
Иисус говорит им: теперь почерпните и несите к распорядителю пира. И понесли» (Иоан. 2: 6-8).
Так вода стала вином. Барон же Чудо высшей Воли опровергает грехом, оскверняет движением Воли порока. Вино, подаренное Альберу, в его стакане превращается в воду.
Я спрашивал вина.
У нас вина -
Ни капли нет.
Так дай воды. Проклятое житье .
Однако нельзя не отметить тот факт, что Альбер все же вино отдал в знак внимания, что должно свидетельствовать о еще «живом», хотя и не прочном, его нравственно-стержневом мире (Иван: «Вечор я снес последнюю бутылку // Больному кузнецу» ) Факт зримой инверсии Чуда констатирует факт морального «разъятия» Высших законов и нравственного «разорения» личности.
Сопоставляя текстовые «данные» указанных произведений, необходимо отметить их внутреннюю идейно-семантическую связность и уровневую различность исходных показателей морального сознания героев. Многое в движении смыслов и разрешении конфликтов определяется словами «кончено»-«решено». В «Борисе Годунове» и «Скупом рыцаре» этот лексический знак имеет значение «принятия решения» (« Так решено: не окажу я страха,..» / - « Нет, решено - пойду искать управы...») и значение «конец», «финал», «решенность» («Все кончено. Уж он в ее сетях» / «Все кончено глаза мои темнеют...», « Нет, решено - пойду искать управы...») Тождественную, но более трагичную семантику имеет слово «кончено» в «Каменном госте» - «Все кончено, Дрожишь ты, Дон Гуан.»/ «Я гибну - кончено - о Дона Анна» Сравним: «..Кончено, пришел час; вот, предается Сын Человеческий в руки грешников» (Мар. 14: 41)..
Обратим внимание на пунктуационную выраженность напряженного семантического звучания лексем - либо точка свидетельствует о смысле, отделяя один нравственно трагический речевой момент от другого, либо тире, разъединяющее, «разрывающее» две части, означенные максимальными, предельными моральными и физическими состояниями.
Учитывая знаковую и семантическую соотнесенность драм «Борис Годунов» и «Скупой рыцарь», необходимо отметить мотивированность сопоставительного рассмотрения отмеченных текстов, что позволяет нам детально, в какой-то степени и атрибутивно (с точки зрения нравственной атрибутики разрешения конфликта) проследить движение смысловых фактов проблематики и идейной содержательности пьес. Семантика знака одной трагедии раскрывается в границах нравственно-художественного поля другой.
Так, нам видится, очень важным в плане исследования идейных пластов «Скупого рыцаря» его сопоставление и с текстом датированной 1835 годом драмы «Сцены из рыцарских времен».
Действие произведений разворачивается в рамках так называемого «времени рыцарей», в границах, отмеченных известными именами: Альбер, Клотильда, Яков (слуга Альбера). Однако сюжетно (именно сюжетно) Пушкиным были переосмыслены вопросы ценностно-родовых установок: главный герой (Альбер) первой пьесы «Маленьких трагедий» - рыцарь по своей родовой линии - отходит на второй план (Альбер здесь - рыцарь, зараженный гордостью и надменностью, но не он движет драму), главный же герой «Сцен из рыцарских времен» - мещанин, мечтающий о славе и подвигах рыцарей. Его отец, так же как и отец Альбера, ростовщик, однако не по сути своей, но по природе. Он любит сына и желает видеть в нем наследника.
Пушкин изменил характеристики конфликта и ситуативные знаки его развития. Но идейная канва имеет схожие точки (хотя, естественно, не в полном философско-нравственном объеме духовных показателей): ответственность человека перед самим собой, перед своей семьей.
Барон - не мещанин (каким был Мартын), но рыцарь: «А рыцарь - он волен как сокол... он никогда не горбился над счетами, он идет прямо и гордо, он скажет слово и ему верят...» («Сцены из рыцарских времен») . Тем более трагична его судьба. Филипп по праву рождения - дворянин, честь и слава которого не должны измеряться состоянием («Деньги! кабы знал он, как рыцари презирают нас, несмотря на наши деньги...» ). Но только деньги могут принести ему «покой», так как именно они способны подарить власть и право «быть». Жизнь вообще - ничто в сравнении с «Я царствую!..», золото - «Вот мое блаженство!». Мартын не так глубок и поэтичен в своем понимании богатства: «Слава богу. Нажил я себе и дом, и деньги, и честное имя...» .
В соотнесении текстовых событийных фактов становится понятным, почему барон «выше» мелкого ростовщического сознания Мартына. Он копил не столько для того, чтобы просто стать богатым, сколько для того, чтобы быть и Богом и Демоном, чтобы властвовать над людьми и их страстями. Мартын же искал богатства лишь с целью выжить: «Как минуло мне четырнадцать лет, покойный отец дал мне в руку два крейцера в руку да два пинка в гузно, да примолвил: ступай-ка Мартын, сам кормиться, а мне и без тебя тяжело» . Потому столь различны мироощущения героев и столь непохожи их смерти.
Интересным, как нам видится, был бы «диалог» героев двух произведений.
Франц: «Виноват ли я в том, что не люблю своего состояния? что честь для меня дороже денег?» .
Альбер: «... О бедность, бедность!// Как унижает сердце нам она!» .
Франц: «Черт побери наше состояние! - Отец у меня богат, а мне какое дело? Дворянин, у которого нет ничего, кроме заржавленного шлема, счастливее и почетнее отца моего» .
Альбер: «Тогда никто и не думал о причине// И храбрости моей и силы дивной!// Взбесился я за поврежденный шлем,// Геройству что виною было? - скупость» .
Франц: «Деньги! Потому что деньги ему достались не дешево, так он и думает, что в деньгах вся и сила - как не так!» .
Данный диалогический «портрет» героев позволяет увидеть и понять всю трагическую историю падения родовых и нравственных истоков. Франц видит (в начале произведения) в рыцарях благородство и моральную несгибаемость. Альбер же этого уже «не помнит», не знает. Барон когда-то был способен дружить (неслучайно «покойный герцог» звал его всегда Филиппом, а молодой герцог назвал другом своему деду: «Он был другом деду моему»), был способен и на отеческую нежность. Вспомним, как он некогда «благословлял герцога», покрывая его «тяжелым шлемом, // как будто колоколом». Но сына он не смог благославить на жизнь, не смог воспитать в нем истинного человека, «рыцаря». Альбера не научили быть настоящим дворянином, но приучили быть храбрым во имя скупости отца.
Но что же общего между Альбером и Францем? Внутреннее неприятие отцов и их философией жизни, стремление избавиться от гнета своего положения, изменить свою судьбу.
Сопоставительный анализ произведений «Скупой рыцарь» и «Сцены из рыцарских времен» позволяет проникнуть в глубины сознания таких людей, как барон, Мартын, Соломон. Каждый из них ростовщик. Но природные начала путей их духовного падения и моральной растраченности различны, как различны и сущностные характеристики стремления к богатству. В судьбе Мартына мы видим некоторые черты судьбы Соломона, о которой могли бы только догадываться, не зная об отце Франца. Сравнительное осмысление образов Мартына и барона позволяет понять всю глубину и трагичность духовной несостоятельности рыцаря, морального несоответствия «высоты» и «низменности» в сознании владетеля золотого подвала.
Интересным в плане понимания вопросов идейной структуры трагедии «Скупой рыцарь», нам видится, анализ ее проблемно-текстовых связей с произведениями различной родовой и жанровой природы, созданных в пределах одного временного культурного контекста. Объектами сопоставительного прочтения мы определим повести О. де Бальзака «Гобсек» (1830) и Н.В. Гоголя «Портрет» (1835 Первая редакция, вышедшая при жизни Пушкина и, на наш взгляд, являющаяся наиболее напряженной, динамичной, неотяжеленной пространными рассуждениями и объяснениями, что появилось во второй редакции 1842 года).
Различные в плане жанровой заданности произведения имеют сходные идейно-содержательные посылы. Их герои наделены некоторыми общими в своей природной определенности чертами: страсть - порок - «власть» (и одновременно - рабская покорность, несвобода) - нравственная смерть. Некая имманентная схожесть мирочувствований, программность жизненных принципов людей, порабощенных и духовно опустошенных пороком, позволяет допустить исследовательское (нравственно-ассоциативное) сближение в одном культурно-временном отрезке этически и эстетически осмысленных знакообразов Соломона, Филиппа, Гобсека и Петромихали.
Каждый из них считал себя властителем мира, всемогущем знатоком человеческой природы, способным «возносить холмы» и повелевать «окровавленным злодейством», не знающим ни жалости, ни сочувствия, ни душевности отношений. Сопоставим текстовые характеристики психологических портретов героев.
«Скупой рыцарь»
Мне все послушно, я же ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья...
«Гобсек»
«Однако я прекрасно понимал, что если у него (Гобсека) есть миллионы в банке, то в мыслях он мог владеть всеми странами, которые исколесил, обшарил, взвесил, оценил, ограбил».
«Так вот, все человеческие страсти... проходят передо мною, и я провожу им смотр, а сам живу в спокойствии, Словом, я владею миром, не утомляя себя, а мир, не имеет надо мной ни малейшей власти»
«У меня взор как у Господа Бога: я читаю в сердцах. От меня ничего не укроется... Я достаточно богат, чтобы покупать совесть человеческую... Это ли не власть? Я могу, если пожелаю, облать красивейшими женщинами и покупать нежнейшие ласки. Это ли не наслаждение?» .
«Скупой рыцарь»
А сколько человеческих забот,
Обманов, слез, молений и проклятий
Оно тяжеловесный представитель!
«Гобсек»
«... из всех земных благ есть только одно, достаточно надежное, чтобы стоило человеку гнаться за ним. Это... золото. В золоте сосредоточены все силы человечества» .
«Скупой рыцарь»
Тут есть дублон старинный... вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя .
«Портрет»
«Жалость, как и все другие страсти чувствующего человека, никогда не достигала к нему, и никакие долги не могли преклонить его к отсрочке или к уменьшению платежа. Несколько раз находили у дверей его окостеневших старух, которых посиневшие лица, замерзнувшие члены и мертвые вытянутые руки, казалось, и по смерти еще молили его о милости» .
Отмеченные речевые эпизоды позволяют говорить об очевидной имманентной близости героев Пушкина, Бальзака, Гоголя, о некоторой идейной соотнесенности повестей и трагедии. Однако формальная разность, естественно, предопределяет и разность содержательно-психологических решений.
Авторы прозаических произведений максимально детализируют психологические портреты четко выписанными, конкретно актуализированными чертами лица и ситуативно определенными внешними атрибутами. Автор же драматического произведения все «сказал» о своем герое названием, определил его сущностные характеристики и духовные показатели.
Лаконизм формы трагедии «Скупой рыцарь» определил и «минимализм» психологической атрибутики: скупой рыцарь (в названии пьесы констатация факта нравственной атрофированности сознания) - подвал (в определении границ действия второй сцены означенность места зарождения, движения и внутреннего разрешения конфликта).
Особое место в ряду знаков глубокого психологизма содержания и самораскрытия героев занимают ремарки автора. Однако они не наделены суровой назидательностью и нарочитой поучительностью. В них все предельно, максимально, напряженно, семантически всеохватно, но не «обширно» по формальной выраженности и синтаксической распространенности. «Стройность» композиции позволяет Пушкину в пределах этических максим (максимально выраженных констант) осмыслить жизнь человека, не объясняя его поступков, не рассказывая подробно о тех или иных фактах пред-событий, но тонко, психологически точно определяя конечные (высшие, кульминационные) точки духовного конфликта.
Тип скупого, означенный схематической заданностью идейных пластов комедии классицизма (Гарпагон Ж.-Б. Мольера), был переосмыслен философско-эстетической глубиной и всепроникновенностью авторского сознания Пушкина. Его герой - скупой рыцарь, скупой отец, убивший в себе этику жизни и нравственно разрушивший духовный мир сына. Барон возвел в Абсолют стремление властвовать и потому, «владея миром» остался один в своем подвале. Ростовщики Бальзака и Гоголя также одиноки (в морально-психологическом плане), и также «велики» в своих мыслях и представлениях. Вся их жизнь - золото, философия жизни - власть. Однако каждый из них осужден на рабское служение и жалость (Дервиль - герой повести Бальзака, повествующий о жизни Гобсека, - огласил приговор: «И мне даже как-то стало жаль его, точно он был тяжко болен» ).
Эстетика ХIХ столетия позволила значительно расширить и углубить образное пространство типологической определенности «скупого». Однако и Бальзак, и Гоголь, наделив ростовщиков характерными, психологически заданными чертами, все же не проникли во внутренне замкнутый мир нравственной порабощенности, не «спустились» вместе с героями в «подвал».
Пушкин же смог «увидеть» и «выразить» в своем герое не просто «скупого», но человека, духовно обнищавшего, «пораженного» низостью и порочностью. Драматург «позволил» герою остаться один на один со своей сущностно-природной стихией, он, открывая золотые сундуки, вскрыл и ужасающий своей масштабностью и уничтожающей пагубностью мир «волшебного блеска». Истинность чувств и напряженная правда этической конфликтности определили глубину философско-духовного содержания произведения. Здесь нет монументальной застылости моральных наставлений, но жизненность и живость авторского повествования в рамках сложных, амбивалентных нравственно-ситуативных показателей трагедийного (в жанровом и идейно-духовном понимании) пространства.
драма пушкин сопоставительный анализ
Литература
1. Бальзак О. Избранное. - М.: Просвещение, 1985. - 352 с.
2. Белинский В. Г. Сочинения Александра Пушкина. - М.: Художественная литература, 1985. - 560 с.
3. Гоголь Н. В. Собр. соч.: В 6 тт. - М.: Изд-во АН СССР, 1937. - Т 3. - С. 307.
4. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 10-ти тт. - М.: Терра, 1996 - Т. 4. - 528 с.
Размещено на Allbest.ru
...Подобные документы
Литературный анализ произведения Пушкина "Скупой рыцарь". Сюжетная картина трагедии "Пир во время чумы". Отражение борьбы добра и зла, смерти и бессмертия, любви и дружбы в очерке "Моцарт и Сальери". Освещение любовной страсти в трагедии "Каменный гость".
контрольная работа , добавлен 04.12.2011
Православная концепция происхождения царской власти в древнерусской культуре и истоки самозванчества. Сакрализация монарха в России на разных исторических этапах. Основные герои произведения великого русского писателя А.С. Пушкина "Борис Годунов".
реферат , добавлен 26.06.2016
Деньги в комедиях Д.И. Фонвизина. Власть золота в пьесе А.С. Пушкина "Скупой рыцарь". Магия золота в произведениях Н.В. Гоголя. Деньги, как реалии жизни в романе А.И. Гончарова "Обыкновенная история". Отношение к богатству в творчестве И.С. Тургенева.
курсовая работа , добавлен 12.12.2010
Образ Богоматери в историко-культурном контексте западного средневековья. Концепция и композиция готической вертикали, образ Богородицы в стихотворении "Жил на свете рыцарь бедный…" Пушкина. Психология обращения к образу Богоматери, творческие истоки.
реферат , добавлен 14.04.2010
История создания произведения. Исторические источники "Бориса Годунова". Борис Годунов в произведениях Н.М. Карамзина и А.С.Пушкина. Образ Бориса Годунова в трагедии. Образ Пимена. Образ Самозванца. Шекспировские традиции в создании образов.
реферат , добавлен 23.04.2006
Интерес Пушкина к "смутным" временам истории родины в драматическом произведении "Борис Годунов". Прозаические произведения "Повести Белкина", "Капитанская дочка", русские характеры и типажи в них. Трагедии "Моцарт и Сальери", "Пир во время чумы".
реферат , добавлен 07.06.2009
Начало жизненного и творческого пути Пушкина, его детство, окружение, учеба и проба пера. Идейная направленность "Пророка". Работа над поэмой "Борис Годунов". Любовная лирика поэта. Стихотворения, в которых Пушкин обращается к библейским молитвам.
сочинение , добавлен 19.04.2011
Понятие исторических песен, их возникновение, особенности и тематика, место в русском фольклоре. Отношение народа к Самозванцу (Гришке Отрепьеву), выразившееся в песне. Связь народной исторической песни с трагедией А.С. Пушкина "Борис Годунов".
контрольная работа , добавлен 06.09.2009
Власть есть авторитет. Русский народ считает: "Всякая власть от Господа". Начало пушкинских размышлений о власти (драма "Борис Годунов"). Выводы поэта о природе власти о тех противоречиях, которые она в себе заключает (поэмы "Анджело" и "Медный всадник").
реферат , добавлен 11.01.2009
Описание основных проблем, связанных с изучением драматической системы А.С. Пушкина. Исследование проблематики "Бориса Годунова": особенности пушкинского драматизма. Проблемы осмысления художественного своеобразия "Маленьких трагедий" А.С. Пушкина.
Тема «Скупого рыцаря» - страшная власть денег, того «злата», копить которое еще в 1824 году в пушкинском «Разговоре книгопродавца с поэтом» призывал людей «железного века», «века-торгаша» трезвый буржуа-купец. В монологе барона Филиппа, этого рыцаря-ростовщика, перед своими сундуками Пушкин рисует глубоко бесчеловечный характер «непосредственного возникновения капитала» - первоначального накопления груд «злата», сравниваемых скупым рыцарем с «гордым холмом» некоего древнего царя, который велел своим воинам «снести земли по горсти в кучу»: * (Смотрит на свое золото.) * Кажется не много, * А скольких человеческих забот, * Обманов, слез, молений и проклятий * Оно тяжеловесный представитель! * Тут есть дублон старинный… вот он. * Нынче Вдова мне отдала его, но прежде * С тремя детьми полдня перед окном * Она стояла на коленях воя. * Шел дождь, и перестал, и вновь пошел, * Притворщица не трогалась; * я мог бы Ее прогнать, но что-то мне шептало, * Что мужнин долг она мне принесла, * И не захочет завтра быть в тюрьме. * А этот? этот мне принес Тибо * Где было взять ему ленивцу, плуту? * Украл, конечно; или, может быть, * Там на большой дороге, ночью, в роще. * Да! если бы все слезы, кровь и пот, * Пролитые за все, что здесь хранится, * Из недр земных все выступили вдруг, * То был бы вновь потоп - я захлебнулся б * В моих подвалах верных. Слезы, кровь и пот - вот тс основы, на которых строится мир «злата», мир «века-торгаша». И недаром барон Филипп, в котором «злато» подавило и изуродовало его’ человеческую природу, простые и естественные движения сердца - жалость, сочувствие к страданиям других людей,- сравнивает ощущение, которое охватывает его, когда он отпирает свой сундук, с садистическими ощущениями извращенного убийцы: * …сердце мне теснит * Какое-то неведомое чувство… * Нас уверяют медики: есть люди, * В убийстве находящие приятность. * Когда я ключ в замок влагаю, то же * Я чувствую, что чувствовать должны * Они, вонзая в жертву нож: приятно * И страшно вместе. Создавая образ своего «скупого рыцаря», давая яркую картину его переживаний, показывает Пушкин и основные черты, особенности денег - капитала, все то, что несет он с собой людям, вносит в человеческие отношения. Деньги, злато для барона Филиппа - это, говоря словами Белинского, предмет сверхобладания, источник высшей власти и могущества: * Что не подвластно мне? как некий Демон * Отселе править миром я могу; * Лишь захочу - воздвигнутся чертоги; * В великолепные мои сады * Сбегутся Нимфы резвою толпою; * И музы дань свою мне принесут, * И вольный гений мне поработится, * И добродетель и бессонный труд * Смиренно будут ждать моей награды. Здесь своеобразная фигура пушкинского рыцаря-ростовщика приобретает гигантские размеры и очертания, вырастает в зловещий, демонический прообраз грядущего капитализма с его беспредельной алчностью и ненасытными вожделениями, с его безумными мечтами о мировом господстве. Ярким примером срывания такой сверхвласти денег, является тот же «скупой рыцарь». Совершенно одинокий, уединившийся от всего и всех в свой подвал со златом, барон Филипп смотрит на родного сына - единственного человека, кровно близкого ему на земле, как на своего злейшего врага, потенциального убийцу (сын и в самом деле ждет не дождется его смерти) и вора: расточит, пустит по ветру после его смерти все самоотверженно накопленные им богатства. Кульминации это достигает в сцене вызова отцом сына на дуэль и радостной готовности, с какой «поспешно подымает» последний брошенную ему перчатку. Маркс отмечал, между прочим, особые эстетические свойства так называемых «благородных металлов» - серебра и золота: «Они являются в известной степени самородным светом, добытым из подземного мира, так как серебро отражает все световые лучи в их первоначальном смешении, а золото отражает цвет наивысшего напряжения, красный. Чувство же цвета является популярнейшей формой эстетического чувства вообще»1. Барон Филипп Пушкина - мы знаем - своего рода поэт страсти, которой он охвачен. Злато доставляет ему не только интеллектуальное (мысль о своем всевластии, всемогуществе: «Мне все послушно, я же - ничему»), но и чисто чувственное наслаждение, и именно своим «пиром» для очей - цветом, блеском, сверканием: * Хочу себе сегодня пир устроить: * Зажгу свечу пред каждым сундуком, * И все их отопру, и стану сам * Средь них глядеть на блещущие груды. * (Зажигает свечу и отпирает сундуки один за другим.) * Я царствую!.. * Какой волшебный блеск! Очень выразительно показано Пушкиным в образе «скупого рыцаря» и еще одно следствие, закономерно вытекающее из свойственной капиталистическому ка-: коплению «проклятой жажды золота». Деньги, как средство, для человека, одержимого проклятой жаждой, золота, превращаются в самоцель, страсть к обогащению становится скупостью. Деньги, как «индивид всеобщего богатства», дают их обладателю «всеобщее господство над обществом, над всем миром наслаждений, труда. Это то же самое, как если бы, например, находка какого-либо камня давала мне, совершенно независимо от моей индивидуальности, владение всеми науками. Обладание деньгами ставит меня в отношении богатства (общественного) в совершенно то же отношение, в какое меня поставило бы обладание философским камнем в отношении наук.
